Через три войны. Воспоминания советского офицера

Война

Это воспоминания полковника Ивана Михайловича Иванченко о трёх войнах: Финской, Великой Отечественной и войне с Японией, которые сумел сохранить и донести до нынешнего поколения его зять – капитан 2 ранга в отставке Алексей Васильевич Баданин (ныне Епископ Североморский и Умбский Митрофан).

Иван Михайлович Иванченко — обра­зец российского профессионального воина. Свой первый орден Красного Зна­мени он получил на Финской войне, будучи лейтенантом, командиром роты. Орден этот присваивали лишь «за особую храбрость, самоотвер­женность и мужество при непосред­ственной боевой деятельности», и выше той награды в те годы было лишь звание Героя Советского Союза. Вручал лейте­нанту Иванченко награду в Кремле лично председатель Президиума Верхов­ного Совета СССР М.И. Калинин.

Полковник Иван Михайлович Иванченко
Полковник Иван Михайлович Иванченко. 1975 год

Практически всю Великую Отече­ственную Войну Иван Михайлович прошёл комбатом, начав с боев на западной границе и дойдя до Берлина, причём пребывая все эти годы в непосредственном боестолкновении с противником. Пере­рывы были лишь в госпиталях. Он получил немало орденов и иных боевых наград. Имел три Ордена Боевого Красного Знамени. Немало было и ранений.

Свет любви

По законам той страшной войны и обстоятельств его боевого пути этого про­сто не могло быть, и он должен был непре­менно погибнуть, как многие миллионы и миллионы таких же бойцов. Но в его сердце всегда была большая любовь. Этой его любовью была единственная на всю жизнь Анна.

Учительница Иванковской семилетней школы Анна Адольфовна Русецкая
Учительница Иванковской семилетней школы Анна Адольфовна Русецкая,  будущая жена Ивана Михайловича. 1935 год

Анна была его ангелом-хранителем. Свою возлюбленную Иван Михайлович почему-то всегда называл Галкой, Галей, так никому и не объяснив этого. И произносил это имя, естественно, с особым, подчеркнутым украинским «г».

Она ждала его и молилась за своего Ивана и в своей жизни в полной мере воплотила суть духовной работы жены офицера из пронзительного стихотворения Константина Симонова «Жди меня»:

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: — Повезло.

Не понять не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой, —

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

Война нанесла тяжелые раны Анне. Когда её Иван принял бой на границе, она уже бежала под бомбами, успев выскочить из дома с грудным ребёнком, в одном халате и домашних тапочках. Весь последующий ужас этого бега по стремительно занимаемой врагом территории, с последующим долгим отсутствием сведений о муже и многодневным запредельной тяжести трудом непрерывного ожида­ния оставили свой след в духовном здоровье Анны. Но они были едины в своей бесконечной любви и нежности друг к другу, и потому ничто не могло победить их.

ГТО. Братья Иванченкоо
1934 год. Братья Иванченко (слева направо): Иван (21 год), Василий (16 лет), Александр (19 лет). Иван был старшим среди братьев (всего детей в семье было шестеро). У него на груди уже знак «Готов к труду и обороне»: ГТО 1 степени — «Отличник». Это было высшим достижением в системе ГТО

Можно только мечтать, чтобы каждая семейная пара обрела и сохранила это духовное сокровище и могла с такой же любовью гля­деть друг на друга, как глядели Иван и Анна в день своей «золотой свадьбы».

Иван и Анна поженились совсем молодыми. В июне 1936 года командир танкового взвода лейтенант Иванченко испросил кратко­срочный отпуск для женитьбы. И хотя положенные восемнадцать лет невесте исполнялись лишь в августе, ждать уже было невмоготу. «25 июня я поехал в родной Иванков и без предупреждения через луг, вдоль реки Тетерев пошёл прямиком в село Белый Берег. Там была моя суженая. К вечеру мы разыскали председателя сель­совета, и она нас с Галкой без свидетелей расписала и объявила мужем и женой. Вечером в доме тещи состоялась так называемая «свадьба». Собрались близкие родственники Гали, пришли мои отец с мамой, как полагается, кричали: «Горько!» и поздравляли нас. На этом свадьба закончилась. На другой день на попутной почтовой грузовой машине мы уехали к месту нашей службы и жизни…

С того дня прошло 52 года. И сейчас на склоне жизненного пути я от всей души заявляю, что прожита она нами, эта совместная жизнь наша, — счастливо. Были невзгоды, неустроенность, частые переезды, разлуки, волнения, переживания — но всё это ничто. Мы жили друг для друга, и мы были счастливы. Такой же счастливой жизни мы желаем нашим детям и внукам!»

Семья Иванченко. Иван Михайлович и жена Анна Адольфовна
Иван Михайлович и его жена Анна Адольфовна. 1976 год

Карл Маннергейм и Иван Иванченко

Финская кампания, или Зимняя война (1939-1940 годы), дава­лась большими потерями. Знаменитая линия укреплений, возведен­ных на Карельском перешейке по плану Карла Маннергейма (Карл Густав Эмиль Маннергейм (1867-1951) — барон, генерал-лейтенант Русской Императорской армии, маршал и президент Финляндии), оказалась серьезным препятствием для успеш­ного продвижения Красной армии вглубь территории. Подойдя к этой линии, войска встали.

Сейчас можно встретить множество воспоминаний о тех собы­тиях. О героических и бесплодных атаках, о том упорстве и тяжелых потерях, что в течение января-февраля 1940 года сопровождали, по сути, бессмысленные попытки лихой «кавалерийской» атакой взять неприступные бетонные укрепления финнов.

Семья Иванченко
Осень 1937 года. Первый ребенок в семье Иванченко — девочка Валя. К сожалению, она вскоре умерла от воспаления легких

Больше всего («как кость в горле») мешала одна из самых укре­пленных долговременных огневых точек (ДОТ) этой инженерной системы обороны. Называлась она — по финскому наименованию Sk2, или «Тертту», по нашей нумеровке ДОТ № 45, или «Миллионнник» (считалось, что стоимость такой железобетонной цитадели превышает мил­лион финских марок). Создать эту подземную крепость распорядился лично маршал Маннергейм, когда в тридцатые годы проверял готовность этой линии обороны укрепрайона Сумма — Хотинен.

Общая проектная толщина железобетонных стен упомянутого сооружения составляла два метра. На фронтальной части никаких бойниц для стрельбы не предусматривалось. Другими сло­вами, «в лоб» разрушить его было невозможно. В то же время любая попытка обойти его с флангов немедленно пресекалась губительным пулеметным огнем из боковых амбразур ДОТа и из соседних, хорошо укрытых огневых точек противника.

Следуя приказу командования, наши войска атаковали позиции и ценой больших потерь действительно пробивались к этому ДОТу. В иных военных мемуарах можно прочитать искренние в своей наи­вности и страшные по существу доклады политрука такого-то, что «наша рота наконец «оседлала» ДОТ № 45, но в живых осталось только 28 человек». Для чего прорываться к абсолютно неприступному сооружению — непонятно. Тактика же финнов состояла в том, чтобы, используя неизвестные нам замаскированные подземные ходы и траншеи, незаметно перемещаться в район атакуемого ДОТа и, окружив прорвавшихся к объекту смельчаков, их уничтожать.

Линия Маннергейма
Линия Маннергейма

В такой операции по «оседланию» ДОТа довелось принимать участие и лейтенанту Иванченко. Он был назначен командиром штурмовой группы из 19 человек. Однако задача, поставленная ему, была уже более разумной и состояла в том, чтобы не просто «осед­лать» бетонную твердыню, но постараться скрытно дотащить до объекта взрывчатку, по 40 кг на человека, и попробовать обложить ею ДОТ. Но и в этом случае по-прежнему не было понимания всей сложности этой задачи, обусловленной тщательной продуманно­стью системы обороны линии Маннергейма.

Дело в том, что у финнов в этой войне «по определению» не могло быть шансов на успех. Весьма небогатая страна с населением 3,5 млн. человек не может победить страну с населением 183 млн., обладаю­щую мощной оборонной промышленностью. Однако скрупулезно все продумать и тщательно подготовится к обороне финны сумели. Иих стратегия ведения войны в обороне, и тактика действий подразделений в зимних лесах Каре­лии была идеальной.

Так что для того, чтобы совер­шать какие-либо реальные дей­ствия вблизи ДОТа, требовалось сначала внимательно разо­браться, разведать и вскрыть систему обороны этого наиваж­нейшего объекта всего укрепрайона финнов, дабы затем подавить или хотя бы ослабить огневую мощь, прикрывающую подходы к ДОТу № 45.

Надо сказать, что высшему командованию во главе с командар­мом К.А. Мерецковым потребовалось немало времени, чтобы нако­нец разобраться, с чем именно столкнулись войска и что, собственно, делать дальше в этой ситуации.

Финская сторона обороны, открывшаяся перед нашими вой­сками, внешне представляла собой покрытую чистым снегом холми­стую местность без признаков жизни — этакое «белое безмолвие». Но стоило лишь начать наступательное движение, и это безмолвие ожи­вало шквалом пулеметного и артиллерийского огня, хотя по-прежнему было невозможно что-либо разглядеть в этом сплош­ном снежном пейзаже. И даже тот самый страшный ДОТ № 45 выглядел невысоким и плоским снежным холмом. Кроме того, заме­тенные снегом, плотными рядами теснились бетонные противотан­ковые надолбы. При этом количество заградительных линий из колючей проволоки, задерживающих движение пехоты, составляло 5-6, но в особо ответственных местах достигало сорока пяти рядов.

Тем временем лейтенант Иванченко со своими бойцами, выпол­няя приказ командования, в ночь на 17 января 1940 года начал скрытное выдвижение к ДОТу № 45. Пробиваясь сквозь бесконеч­ные заграждения, Иван Михайлович и связист-телефонист уже достигли первых рядов противотанковых надолб на походе к ДОТу, когда финны засекли их движение. Группа, тащившая взрывчатку, сразу попала под интенсивный пулеметный огонь и вступила в бой. Появились убитые и раненые. «Мне стало понятно, что финны вновь через тайные траншеи и ходы нас окружают. Я приказал группе выходить из боя. Сам же вместе со связистом остался у надолб и, связавшись с батальоном, попросил огневой поддержки. Как потом выяснилось, друзья нас поддер­жали из двенадцати станковых пулеме­тов. В результате моя группа с потерями, но всё же вышла к своим.

Финская война. Карельский перешеек. Командир роты Иванченко
В лесу Карельского перешейка на территории Финляндии. Командир роты Иванченко — слева. 1940 год

Я же со связистом остался, ведя кор­ректировку огня пулеметов по выявляе­мым финским позициям и огневым точ­кам. Финны поняли, что кто-то ведет корректировку, и вскоре засекли нас. За нами началась ночная охота. Голову поднять больше было нельзя, и всю ночь мы провели под свистя­щими и цокающими о бетон пулями.

Мороз в эту ночь достиг 30 градусов. Я обморозил ноги и лицо. Обморозился и связист. Спасло, что с собой была фляжка водки. С рассветом огонь ещё больше усилился, но нас стала прикрывать уже артиллерия, и родные снаряды с мощным гулом неслись над самыми нашими головами. Лишь с наступлением следующей ночи мы в тем­ноте сумели выползти к своим. Меня там встретили с небывалым вос­торгом, как воскресшего из мёртвых. Большинство в батальоне не знало о нашей истории, и нас считали погибшими ещё той ночью.

Но задача доставки взрывчатки к ДОТу была не завершена, и приказ надо было выполнять. Пока я приходил в себя после обморо­жений, из состава моей роты была подготовлена новая штурмовая группа. Было решено в этот раз попробовать пробиться днем, дабы постараться заметить, откуда появляются финны, и подавить их огнем. Командовать был назначен младший лейтенант Дончук. Он был на особом счету в нашей роте. Общий любимец, боевой, бес­страшный офицер.

Я часто замечал, что на войне человек предчувствует свою кон­чину. Так было и с Дончуком, по всему было видно, что у него силь­ное предчувствие. В ночь перед вылазкой в землянке, где жили офицеры, он вдруг попросил всех послушать рассказ про его жизнь. И до полуночи рассказывал нам историю своей недолгой жизни. Ему было всего-то двадцать один год.

Утром я проверил готовность группы, обнялся с Дончуком. Но, увы, вылазка была неудачной, остатки группы едва вернулись, понеся большие потери. Так что в последний раз я увидел Дончука, опуская его в могилу.

Войска несли потери, а результата не было. Это «топтание на линии обороны» и срыв графика «решения финляндского вопроса» вызвал гнев Сталина. В такой обстановке наступило 1 февраля 1940 года. С самого утра чувствовалось, что происходит что-то серьёзное. Шли непрерывные бои на соседних с нами участках. Как потом стало ясно, предпринимались массированные танковые и пехотные атаки с целью подавить соседние с «нашим» ДОТом огне­вые точки финнов, дабы обеспечить подрыв злополучного «Тертту».

Подрыв дота

Поздно вечером 1 февраля меня подняли «по тревоге» и передали приказ командира батальона срочно прибыть в штаб 333-го стрелко­вого полка, который находился у самого переднего края. Дежурный провел меня в земляной бункер, где уже находился наш комбат И.Е. Ко­ровин и где я увидел командира дивизии и ещё двух начальников без знаков отличия в кожаных регланах. Позже я понял, что один из них — командарм К.А. Мерецков, а другой — корпусной комиссар Н.Н. Вашугин.

С моим прибытием командир дивизии начал докладывать командарму план захвата и подрыва ДОТа № 45. Согласно с этим планом капитан Коровин назначался ответственным за эту опера­цию. Я, как уже «знающий обстановку в тех местах», назначался его заместителем и ответственным за доставку необходимого количе­ства взрывчатки и успешность её применения. Комдив спросил, все ли нам понятно. Мы, естественно, ответили: «Так точно!» После чего впервые заговорил Мерецков: «Задачу надо выполнить сегодня ночью. ДОТ № 45 должен быть уничтожен. Справитесь — считайте себя Героями Советского Союза». Мы переглянулись и ответили: «Разрешите выполнять».

Финская война. Командарм Мерецков К.А. ставит задачу
Командарм Мерецков К.А. ставит задачу командирам подразделений. 1940 год

Коровин со штурмовой группой ушёл в темноту, к ДОТу. Моей группе был придан танк Т-28 с бронесанями, куда мы загрузили взрывчатку (тротил), детонаторы, капсюли, бухты бикфордова шнура и начали движение. Но для танка на этом направлении оказа­лось слишком много снега, он «захлебывался» в нём и едва полз. Вскоре финны обнаружили эту приметную цель и открыли шкваль­ный артиллерийский и минометный огонь. От танка пришлось отказаться, и весь груз мы потащили на себе.

Были заготовлены санки для перетаскивания взрывчатки вруч­ную, с использованием длинных верёвок. Таким образом, мы с собой ползком притащили шестьсот килограммов взрывчатки, плюс нашли и подтянули всё то, что не смогли дотащить предыдущие штурмовые группы. Коровин был уже у ДОТа, но приступать к главному эпизоду было ещё рано. Для успешного исполнения приказа нужна была ещё взрывчатка, и моя группа продолжила «ползать» и таскать. Изначаль­ное наше решение было таким: укладывать ящики с толом на крышу ДОТа, чтобы взрывом её «провалить». Но теперь, подойдя ближе, нам стало видно, что на его крыше лежит значительный слой снега, а для успешного подрыва нужен непосредственный контакт с бетонной поверхностью. Задание командарма должно было быть выполнено гарантированно, промашки быть не могло. Значит, крышу надо было очистить, и я дал команду рядовому Пасашкову приступить к очистке. Но, едва он поднялся наверх, раздался одиночный выстрел, и боец свалился обратно к нам с ранением в плечо.

Финская война. Доставка взрывчатки и боеприпасов
Доставка взрывчатки и боеприпасов

Ситуация осложнилась. Мы посоветовались с Коровиным и решили послать опытного младшего сержанта Журавлёва с заданием снег чистить лёжа, не подымаясь. Журавлёв аккуратно заполз на крышу и тут же вновь раздался одиночный выстрел, и сержант скатился к нам с ранением в голову через каску, да ещё и разрывной пулей…

Стало ясно, что финны успели восстановить на крыше ДОТа пло­скую бронированную вращающуюся башню, ещё недавно уничто­женную нашей артиллерией. Это было для нас большой неожидан­ностью — крыша ДОТа вновь была для нас недоступна. Проломить же его с передней части было абсолютно исключено, толщина бетона и камней здесь доходила до восьми метров.

Значит, оставались лишь боковые стороны, там, где непрерывно работали вражеские пулемёты и подходы к которым контролирова­лись и также тщательно простреливались соседними огневыми точ­ками финнов. Единственное, что давало надежду на успех, — так это те активные боевые действия, что вели наши боевые товарищи справа и слева от нас, обеспечивая выполнение поставленной нам командармом задачи.

Мы с Коровиным посоветовались и решили обходить ДОТ справа. Наша группа переползла к правой, восточной стороне ДОТа, туда же мы перетащили и тысячу сто килограммов тротила. Группа залегла, укрывшись от пулеметных очередей за высокой обваловкой ДОТа, через которую теперь надо как-то было перелезать, чтобы потом успеть прижаться к бетонной стене, оказавшись под страшной, сею­щей смерть амбразурой. То есть сделать этот прыжок надо было перед самым лицом вражеского пулемётчика, в трех метрах от него.

«Кого пошлём? — спросил я комбата. — Кто-то должен перемах­нуть туда». «Я сам пойду», — заявил Коровин. «А кто будет завтра командовать батальоном? — спросил я тихо. — Так рисковать здесь тебе, Иван, нельзя». «Пошлём члена партии, старшего сержанта Борисова, — сказал я уже громче. — Он сумеет, у него получится». Почему-то у меня такая была уверенность, так же как и в том, что если пойдет сам комбат, то его убьют.

ДОТ Sk2 "Тертту"
ДОТ Sk2 «Тертту»

Борисов ответил: «Есть!», весь приготовился, собрался с духом и пошёл «перемахивать» через обваловку. Мы все замерли. Тут же раз­далась длинная пулемётная очередь, и Борисов исчез. Все перегля­нулись и потупились: по всему получалось, что погиб наш Борисов.

Но прошло немного времени, и мы увидели его стоящим под самой амбразурой, в «мертвом пространстве», — он подавал нам сиг­налы начинать подачу взрывчатки. Теперь всё получалось — и вскоре целый штабель наших ящиков с зажигательными трубками и детонирующими шнурами был перетащен и уложен у стены ДОТа № 45. В завершение ящиками была заложена и амбразура. Пулемёт нако­нец замолк.

Пока не опомнились финны, мы стали спешно отходить, растяги­вая за собой бухту детонирующего шнура. Отойти надо было метров на 700-900. Все залегли, и комбат поджёг трубку. Было около шести часов утра. Я укрылся за толстой сосной и наблюдал. Взрыв был колоссальной силы. Высоко в небо поднялось огненное пламя, и тут же дошедшая к нам сильнейшая взрывная волна стала валить все деревья вокруг. Моё дерево, правда, устояло.

Комбат поднялся и подал уставную команду: «Вперёд! За Родину! За Сталина!», но никто не шелохнулся — бойцы продолжали лежать в снегу, как зачарованные. Тогда Коровин страшно заорал и побежал вперёд, рядом бежал я и наш комсорг. Тут, наконец, очнулась и вся наша штурмовая группа и ринулась за нами.

Подбежав к месту взрыва, мы увидели, что ДОТ «мёртв». Его боковая часть лежала отколотой, и было тихо. Мы с опа­ской вошли в него и осветили внутреннее пространство фона­риками. Впечатление было страшное. Помещения были наполнены финнами, мы потом их насчитали 39 человек. Весь состав гарнизона был мёртв. ДОТ имел два этажа. Верхний — боевой, и нижний — жилой. Все остались там, на месте, где их застал взрыв. Кто ел, кто спал, кто что делал, так и скончались…

Сразу после взрыва вокруг установилась полная тишина, даже на всём фронте стрельба прекратилась с обеих сторон. Так продолжа­лось где-то минут двадцать, после чего началось такое! Этот бой был одним из тяжелейших. Финны бросили все имеющиеся силы, дабы вернуть себе ДОТ «Тертту».

ДОТ Sk2 "Тертту"
ДОТ Sk2 «Тертту»

Перекрикивая разрывы снарядов и мин, я пытался найти ком­бата, но его нигде не было видно. Было непонятно, что с ним случи­лось, но времени для размышлений уже не было — надо было органи­зовать круговую оборону ДОТа. Из оружия у нас были лишь вин­товки и гранаты. Ничего более серьёзного мы с собой не брали, поскольку главной задачей было доставить взрывчатку. Стали нала­живать использование финского оружия. Заработали пулемёты «Максим» из финских трофеев. Вскоре к нам пробилось подкрепле­ние. Весь следующий день шёл бой, финны наступали очень крепко. В наступившую затем ночь из моей роты мы сформировали ещё одну штурмовую группу под командованием младшего лейтенанта Кучерова Ф.Я. и они также успешно взорвали ещё один, соседний. ДОТ, запиравший нынешнее Средневыборгское шоссе (за этот подвиг младшему лейтенанту Францу Яковлевичу Кучерову было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»). Оборона финского укрепрайона Сумма — Хотинен была прорвана, и наши войска двинулись на Выборг».

То, что было дальше, Иван Михайлович в своей книге не записал, и я воспроизвожу последующие события так, как запомнил с его слов.

«Капитан Коровин объявился живой и здоровый. Когда тем утром 2 февраля мы принимали бой в разрушенном ДОТе, он уже нахо­дился в штабе дивизии, рапортуя о выполнении задачи, поставлен­ной нам командармом Мерецковым, со словами: «Я лично подорвал этот ДОТ». Это известие было срочно доложено в штаб армии, и ком­див полковник Ермаков передал Коровину слова Мерецкова: «Пусть считает себя Героем Советского Союза». Таким образом, ни на сло­вах, ни в дальнейшем, в своем письменном рапорте меня Коровин не упоминал, хотя задача ставилась нам обоим, равно как и обещание наградить нас за её успешное выполнение.

Финская война. ДОТа Sk2 (№ 45) «Тертту»
Внук Ивана Михайловича, Александр Баданин, у одного их углов ДОТа Sk2 (№ 45) «Тертту», взорванного его дедом в 1940 году. Июнь 2013 года

После завершения в марте Финской кампании и получения зва­ния Героя Коровин быстро стал продвигаться по службе. Я следил за этой «звездой героя», наблюдал, какова будет её дальнейшая судьба. Он получил майора, закончил Военную академию РККА, затем стал подполковником. Великую Отечественную уже встретил команди­ром корпуса. И вот наступил новый 1942 год.

Командиру корпуса Коровину приглянулась некая девушка — мединструктор. Он стал её активно домогаться. Она ему отвечала, что у неё есть жених — офи­цер, командир роты, и они уже с ним помолвлены и хотят распи­саться. С этим вопросом к нему обращался и офицер, подтверждая слова девушки. Тем временем наступило празднование Нового года, и командарм стал требовать к себе в землянку мединструктора. Она отказалась идти, понимая истинную причину вызова. Тогда уже прилично выпивший Коровин сказался больным и потребовал медицинской помощи.

Девушка встречала Новый год в компании, со своим женихом офицером, но по такому случаю была вынуждена прийти к командиру корпуса. Тот вновь начал её домогаться. Остав­шийся офицер, видя, что невеста не возвращается и почувствовав неладное, пошёл выяснять в штаб корпуса. С трудом преодолев сопротивление адъютантов, он вошёл в помещение и увидел проис­ходящее. Пьяный Коровин, рассвирепев, потребовал, чтобы офицер вышел. Но тот отказался выйти без своей невесты. Взбешённый комкор, достав револьвер, сказал, что приказывает ему выйти. Офицер отказался выполнить этот приказ. Коровин выстрелил в офицера и убил его. Потом был трибунал. Коровина разжаловали в рядовые, лишили всех наград. Говорили, что он погиб в первом же бою».

Командир роты лейтенант Иванченко. Финская кампания.
Командир роты лейтенант Иванченко со своими офицерами. Финская кампания. 1940 год

Как я и говорил, всё это, как и многое другое, Иван Михайлович даже не упомянул в своих воспоминаниях, и я записал эту историю про «угасшую звезду», так, как запомнилось мне из тех наших дав­них доверительных бесед про войну и про жизнь… Сейчас в интернете опубликованы списки лишённых звания Героя Советского Со­юза. Подполковник И.Е. Коровин там упоминается, но почему-то как лишённый зва­ния в 1949 году и, в отличие от иных участников списка, у него причина лишения звания не указана. На одном из сайтов также имеется биография Коровина, весьма путанная и противоречивая в части, касающейся Великой Отечественной Войны и послевоен­ных событий. Попытки уточнить источники этих сведений у автора публикации Н.В. Уфаркина оказались безуспешными по причине недавней кончины последнего.

1941 год

Про начало войны сейчас написано немало. Но вот что хотелось бы припомнить из рассказов Ивана Михайловича.

Лейтенант Иванченко с женой Анной
Лейтенант Иванченко с женой Анной. Фото сделано в Минске сразу по окончании Финской войны. На груди первый орден Боевого Красного Знамени

Для него первые месяцы войны неразрывно связаны со страш­ным смрадом, висевшим в воздухе. От этого запаха разлагаю­щихся трупов было некуда спрятаться. То, что наши бойцы оста­вались лежать непогребёнными, было в той ситуации, увы, вполне объяснимым, но Иван Михайлович свидетельствовал, что в пер­вые недели «блицкрига» и немецкие солдаты тоже не захоранива­лись. То есть идеология их непрерывного, безостановочного насту­пления довлела во всём и была так сильна, что вопрос погребения всех тех, кто остался лежать далеко позади, был отложен на потом.

Интересной была мысль Ивана Михайловича о тех немцах, что начали войну, о том, какие они были в то время и как разительно они отличались от немцев последующих лет сражений. «Немцы первых месяцев войны были как будто загово­рённые, их будто бы ничто не брало. Они были как механизмы, которые невозможно остановить. Мы ведь тоже прошли боевую закалку, и Финская была тяжёлой практикой, и другие «горячие дела» в Прибалтике, Бессара­бии… И я сейчас со всей ответственно­стью говорю, что мы с первых дней очень крепко сражались с немцами и держались по настоящему до конца, бились отчаянно и стояли насмерть. Но они были словно запрограммированы на победу, я сказал бы даже, что они обезумели в своём движении вперёд.

Иванченко. Анна Русецкая
Анна Русецкая или, по-семейному, Галка. 1941 год

Всё изменилось только после Москвы. Жестокое, смертельное противостояние наше, конечно, продолжилось. И оно было очень трудным, на пределе сил, но оно стало уже вполне реальным и понят­ным, и того «заколдованного немца» больше не было. То прежнее, необъяснимое, фатальное больше не довлело, оно улетучилось».

В «плен»

Идея «блицкрига», так победоносно воплощённая в Европе, в Польше и Франции, неумолимо развивалась и в немецком наступле­нии 1941 года. Танковые клинья немцев прорывали оборону и ухо­дили далеко вперед, громя наши тылы, лишая всякого снабжения и психологически создавая у нас впечатление, что мы действуем уже в тылу, в окружении. Кроме того, абсолютное их господство в воздухе позволяло им делать с нами что угодно…

Поэтому, вспоминая первые месяцы отступлений и выходы из окружений, Иван Михайлович говорил, что в то время немцев не интересовали не только брошенные трупы, но и брошенные живые солдаты.

Когда старший лейтенант Иванченко, выходя из окружения, собирал разрозненные группы солдат, кого с оружием, кого так, то тактика движения к своим, в сторону далеко ушедшего на восток фронта, была следующей. Шли лесами, болотами, но чаще бесконеч­ными полями, при этом внимательно осматриваясь вокруг. Задача была первыми увидеть немцев. Как только их замечали, сразу же срочно укладывали оружие (практически всё уже без патронов) и документы в приметном месте и все поворачивались, как бы идя на запад. Вскоре подъезжали немцы.

«Немцы ехали когда на мотоциклах, когда на машинах, когда на лошадях. Обнаруживая нашу команду, они окружали нас, наводя на нас оружие. Мы отвечали им жестами, как бы спрашивая: «Плен? Где плен?» Тогда они довольно ухмылялись и показывали нам руками на запад. Мы согласно кивали и якобы начинали плестись в указанном нам направлении, изображая хромых и несчастных. Немцы уезжали дальше по своим делам. Мы, же дождавшись, когда они скроются из вида, быстро возвращались за оружием и докумен­тами и опять энергичным маршем двигались на восток.

Иванченко в 1941 году
Офицер Иванченко в 1941 году

Что больше всего осталось в памяти, так это невыносимая, мучительная жажда. Стояла страшная зловонная жара, и не было никакой возможности добыть воды. Это было страшнее всего».

Трижды «убитый»

За всю войну, рассказывал Иван Михайлович, ему три раза приходилось притворяться уби­тым. Впервые как раз из-за этой жары и жажды. «Мы подошли к деревне, практически сожжённой, но желанный колодец с «журав­лём» сразу заприметили. Осмотрелись, вроде немцев не видно. К колодцу с фляжками пошел я и ещё один боец. У этого колодца, видно, бой был жестокий. Наши ребята кругом лежат, мухи тыся­чами роятся… Только мы хотели опустить «журавль» в колодец — шум мотора и появляется машина с немцами. За ней ещё колонна с мотоциклистами проехала мимо. А эти на машине приехали бидоны водой наполнять, весело, с губной гармошкой. Ну, мы и упали впо­валку на трупы наших солдат. Задача одна была: чтобы только рвать не начало. Лежим, не шевелимся, дышать просто нечем. А они неспешно, со смехом и разговорами, набирают «бесконечные» свои бидоны, термосы большие армейские. Всё же вытерпели мы этот ад. Живы остались и водой запаслись».

«Второй раз с мертвыми нашими бойцами в одной компании время проводить мне довелось уже в сорок втором, в конце мая месяца.

Это было время тяжелейшей битвы под Харьковом, когда весь наш Юго-Западный фронт оказался в окружении. И вот в то время, как все войска беспорядочно откатывались на восток, мне дали приказ взять машину-полуторку и ехать на запад. Была поставлена задача отыскать нашу первую роту, которой был дан приказ при­крывать отход войск и держать оборону на мосту у городка Купянска. К тому времени мы находились уже в километрах семидесяти от Купянска, и мне подумалось, что приказ этот не слишком реален. Однако надо его выполнять.

Успев проехать лишь около тридцати километров, я увидел наших танкистов, спешно поджигавших свои танки без горючего и без боезапаса. Впереди сплошным фронтом двигались немецкие танковые колонны, в воздухе висела их авиация. Стало ясно, что нашей первой роты уже давно нет. Едва успев поджечь нашу полу­торку, мы с танкистами бросились в лес. Со мной было шесть чело­век офицеров и сержантов. Теперь нам надо было выбираться к своим, на восток.

Немцы в хорошем темпе на машинах двигались по дорогам, а нам приходилось идти тайно лесами, полями. Питались чем придётся, вода тоже попадалась редко. Бывало, пили дождевую воду из вмятин на дорогах, что оставались от копыт немецких лошадей…

Так вот, как-то вечером, измученные и голодные, мы зашли в одно село. Многие дома в селе были сожжены, еще развалины дыми­лись и трубы печные одни торчали. Значит, бой тут не так давно был. При этом вроде как немцев было не видно и не слышно. Я сказал ребятам, чтобы ждали в огородах, а сам решился зайти в деревню: может, еды, хоть какой дадут. Тихонько подошел к одной хате, тут только увидал, что наши бойцы убитые в канаве лежат. Их, видно, туда поскидывали с дороги, но пока еще землей не прикапывали. Ну, думаю, на всякий случай, если что — будет, где отлежаться.

На крыльцо поднялся, только хотел постучать, а дверь сама открылась и хозяйка выходит. Как меня увидала, глаза округлились и вся остолбенела, да знаками, глазами, мне показывает за спину… Тут меня всего как пронзило — в доме «фрицы» квартируют. А тут и голоса их немецкие услыхал. Чувствую, уже сюда идут. Я с крыльца да в канаву, к братишкам своим, бросился и весь на них распластался.

Немцы на крыльцо вышли покурить. Чую запах сигарет хороших. Наши-то ребята, слава Богу, ещё совсем недавно полегли, так что запаха того страшного, нестерпимого нету. Лежу, стара­юсь не дышать, да только сердце-то колотится как бешеное, всё во мне пульсирует, каждая жилка, — думаю, точно сейчас заметят. Вся надежда на то, что уже смеркалось. Тут мимо по дороге патруль их прошёл: оказывается, охранение-то налажено, а мы этого и не заметили. Регулярно рядом с головой моей сапогами топали, прохаживались. Так и лежал я, пока совсем не стемнело да пока все спать не улеглись. Ребята меня дождались — они всё это мое приключение издалека видели».

Это было начало выхода из окружения под Харьковом. Для стар­шего лейтенанта Иванченко оно длилось два с половиной месяца и завершилось в августе 1942 года на реке Дон.

Третий случай, о котором рас­сказал Иван Михайлович, был уже под Сталинградом. Он тогда был комбатом в звании капитана. Ивану Михайловичу, как можно заметить, со званиями и наградами не слишком везло. Когда после Финской ему присваи­вали «старшего лейтенанта», то в приказе было сказано «с выслугой один год» (как особо отличившемуся), то есть уже через год положено было при­своить звание «капитан», — что, собственно, и было выполнено в самом начале войны прика­зом НКО. Да, только приказ этот никто Ивану Михайловичу в той обстановке не зачитал, и «капитана Иванченко», чтобы поздравить, отыскать тоже было трудно. Потому это очередное зва­ние сообразили присвоить уже много позже, новым приказом по Юго-Западному фронту во время боёв в Сталинграде. Наверное, здесь, как в поговорке, кому не везёт в этой «игре» званий и карьеры, тому, значит, везёт в любви. И выигрыш здесь — сохраненная жизнь и семейное счастье.

Про Сталинград Иван Михайлович говорил кратко: «Сталинград был сплошным адом». И добавлял: «Тогда как раз вышел приказ НКО № 227, известный в народе как «Ни шагу назад!», так вот, я прямо скажу: таких жесточайших боев, как в донской степи и в Ста­линграде, ещё никогда в истории не было».

Комбат капитан Иванченко
Комбат капитан Иванченко с офицерами в 1943 году

Батальону капитана Иванченко была поставлена задача обеспе­чить непрерывное поступление через Волгу в осажденный Сталин­град пополнения в живой силе, технике и боеприпасах. Для этого надо было строить причалы и наводить мосты, понтоны и прочее — и всё это под непрерывным жесточайшим огнем противника. «Пики­рующие бомбардировщики немцев буквально висели в воздухе, раз­нося в щепки всё, что мы пытались возводить. Все нефтебазы на берегу были разбомблены. Нефть стекала в реку, и вся Волга полы­хала на протяжении семидесяти километров. Густой черный дым покрывал город и окрестности. Но мы работали и работали, и попол­нение в Сталинград шло безостановочно день и ночь. Также непре­рывным потоком обратно везли тяжелораненых. Многие не достигали спасительного левого берега — немцы бомбили и обстреливали переправу непрерывно».

Именно в это время и наступил «третий случай» Ивана Михай­ловича. «Как-то раз надо было срочно переправиться мне на другой берег. Было четыре часа утра. Я взял солдата, и на небольшой рыбац­кой лодке мы погребли через Волгу. И хотя еще стояли утренние сумерки, нас сумел заметить «Мессершмитт-109». Он прошелся низко над нами и, развернувшись, вышел в атаку. Обстреляв нас, летчик, видно, не удовлетворился и развернулся для нового захода. Теперь его пулеметные очереди прошили воду совсем рядом с лодкой.

Мы стали грести изо всех сил, но «широка ты, Волга-матушка», а мы были на самой середине реки. Тем временем истребитель разворачи­вался для новой атаки. Надо было что-то делать, и я приказал сол­дату бросить весла и свеситься с борта, притворившись убитым, то же самое сделал и я. «Мессер» с воем устремился на нас, я весь сжался, ожидая свинца, но очередей не последовало. Немец поверил и улетел. Вскоре мы достигли желанного берега».

Первый бой

«Первые месяцы войны воевать было крайне тяжело из-за пол­ного превосходства немцев в воздухе. Если в самом начале войны мы ещё видели небольшие сраже­ния в воздухе наших И-16 («ишачков») с немецкими «мессерами», то в дальнейшем немцы делали с нами что хотели. По сути, вся наша боевая жизнь сопровождалась жесточайшей бомбардировкой. Тем не менее, на сухопутном фронте мы дрались крепко.

Через два дня после начала войны, 24 июня 1941 года, я получил приказ принять командование вновь сфор­мированным сапёрным батальоном под номером 90. Это был номер моего родного батальона ещё со времён Финской войны. Как оказалось, тот прежний мой батальон весь полёг на границе, где строил укрепления и где 22 июня его застала война.

Итак, 26 июня мой новый бата­льон № 90 был сформирован и начал окапываться недалеко от Острошицкого городка под Минском. И тут же 27 июня буквально на наших глазах 3-я танковая группа генерала Германа Гота заняла его. Немцы рвались в Минск. Меня вызвал командир дивизии генерал Русиянов И.Н. и поставил задачу — мне лично взять роту и не допустить продвиже­ния немецких танков от Острошицкого городка на Минск. Для этого надо взорвать мосты, поставить минные заграждения, сделать лес­ные завалы и т. п. Сделав марш-бросок, мы приступили к подрыву трех мостов и минированию дорог.

Когда я находился у одного из мостов, внезапно появились немец­кие мотоциклисты, а за ними послышался гул приближающихся танков. Мы залегли и приготовились к бою. Как только мотоцикли­сты переехали через мост, мы открыли по ним огонь и всех их унич­тожили. Тем временем танковая колонна въехала на мост, но тут мы его взорвали. Три танка оказались в ловушке среди обломков моста. Танкисты стали выскакивать из них, и также были уничтожены нами. Мои бойцы быстро добрались до немецких машин и, заложив под ними мины, подорвали. Танки, оставшиеся на той стороне моста, открыли по нам огонь, но безуспешно — уже наступала ночь. За эту ночь мы успешно закончили минирование дорог и возвратились в дивизию».

Иван Иванченко и Минский пивзавод

«Генерал Русиянов, выслушав мой доклад, поставил новую задачу: немедленно взять взвод солдат и выехать в Минск на пивной завод. Видя моё недоумение, он пояснил, что необходимо привезти как можно больше пустых бутылок.

Коктейль Молотова

Именно так, под Минском, у нашей пехоты появилось новое тактическое оружие борьбы с танками, то, что позже стали называть «коктейлем Молотова». Раньше у нас в армии такое не применялось, но я знал, как активно против наших танков такие бутылки с зажигательной смесью использовали финны. Мы быстро выполнили приказ комдива и изготовили первую партию бутылок. Уже на второй день немецкие танки по всему полю боя горели как свечки. Именно тот почин генерала Русиянова и опыт эффективного приме­нения этого оружия в оборо­нительных боях нашей 100-й стрелковой дивизии повлёк дальнейшее изготовление таких простейших «зажигательных гра­нат» в промышленном масштабе (7 июля 1941 года Государственным Комитетом Обороны было издано постановле­ние за подписью Молотова «О противотанковых зажигательных гранатах (бутыл­ках)», которое обязало Наркомпищепром организовать снаряжение стеклянных бу­тылок огнесмесью по определенной рецептуре).

Несмотря на жесточайшие бои, остановить продвижение немцев нам тогда не удалось. Силы были неравны. Но наша дивизия дралась очень достойно, генерал Русиянов был прекрасный командир. Позже в немецких документах нашли записи, что в этих боях мы нанесли тяжелый урон частям 39-го моторизованного корпуса 3-й немецкой танковой группы генерала Гота. После появления на фронте тех «бутылок с Минского пивзавода» Готом были отданы приказы с большей осторожностью применять танки в боях с дивизией Русия­нова».

Под Ельней

«19 июля 1941 года танки Гудериана «на плечах» нашей отступаю­щей дивизии (а фактически — небоеспособных её остатков) сумели занять Ельню. Но дальше мы их уже не пустили. Началась позици­онная война — немцы оборонялись.

В двадцатых числах июля мой батальон наконец получил попол­нение, но вскоре из всех подразделений стали поступать сообще­ния о массовом заболевании поносом с подозрением на дизентерию. Срочно прибыли врачи, начальники продслужб. Вскоре выяс­нилось, что это массовое явление так называемой «медвежьей болезни» — расстройство желудка на почве нервного напряжения, вызванного страхом смерти. Пришёл слишком большой процент пополнения личного состава из ещё необстрелянных новичков, и в подразделениях начался всеобщий мандраж. Врачи раздали успо­коительные препараты, и заболевания прекратились. Очень скоро все стали более чем обстрелянными, ибо началась жесточайшая и кровопролитная битва под Ельней. Ежедневно мой начштаба отправлял массу похоронок. Деревня Ушаково рядом с Ельней, где действовала наша дивизия, переходила из рук в руки по пять-шесть раз в день».

В сентябре 1941 года за массовый героизм, мужество личного состава, высокое воинское мастерство И.В. Сталин при­своил 100-й стрелковой дивизии, в которой дрался батальон старшего лейтенанта Иванченко, звание 1-й Гвардейской с вручением гвардей­ского знамени. Но это известие Иван Михайлович получил уже на госпитальной койке.

Ранение

«14 августа меня и дивизионного инженера вызвал к себе коман­дир дивизии и поставил задачу, напомнившую мне мою боевую юность на линии Маннергейма. «Немецкие ДЗОТы на высоте 166,2 ведут по нам губительный огонь, — сказал генерал Русиянов, — и мы не можем поднять пехоту в атаку. Приказываю взорвать эту высоту вместе со всеми огневыми точками».

Мы вышли от генерала, мягко говоря, озадаченные. Я вспомнил Финскую и доложил командиру нашего 331-го полка свое предложе­ние. Из рот моего батальона формируем две штурмовые группы, которые пройдут в атаку вместе с полком и понесут взрывчатку к ДЗОТам. Наступление этих рот я возглавлю лично. Находиться буду в 1-й штурмовой группе 1-й роты лейтенанта Герасименко.

Перед атакой с команди­рами мы обговорили и согла­совали всё до мелочей. Не в наших силах было спланиро­вать лишь одно: кто из нас будет ранен, а кто убит.

В три часа ночи началась артподготовка. Продолжалась она минут сорок. После чего мы пошли в атаку на высоту. После артобстрела немцы быстро оправились, заняли свои боевые позиции и открыли по нам губительный огонь. Мы залегли. Ночные сумерки быстро уходили, наступало утро. Дальше лежать перед ДЗОТами было смерти подобно. Оставалось лишь немедленно начать бежать вперед и захватить высоту или умереть.

И тогда поднялись офицеры, коммунисты, поднимая людей в атаку, и теперь уже все ринулись вперед на высоту. Вскоре в окопах немцев завязалась рукопашная схватка. Я видел, как лейтенант Гера­сименко со взрывчаткой в рукопашную прорвался через немцев и, ворвавшись в ДЗОТ, подорвал его. Было очевидным, что при этом он неминуемо должен был получить тяжелые ранения. Я с пистолетом и с криком «За Родину!» бежал рядом и был уже в двух шагах от ДЗОТа, когда неожиданно для себя как бы споткнулся и упал. Хотел вскочить и бежать дальше, но встать уже не смог. Я выбыл из строя — ранение в ногу. Но тем не менее огневые точки врага были уничто­жены, высота была наша. Приказ комдива был выполнен.

Вскоре ко мне подполз санинструктор, разрезал сапог и, пере­бинтовав ногу, на плащ-палатке оттянул меня до наших окопов. Далее на подводе меня отвезли к полевому пункту медпомощи. Со мной везли нашего героя — тяжело раненного лейтенанта Гераси­менко. Но до медсанбата он не дотянул, скончался по дороге. Потом нас всех, раненых, везли на машинах, и самолеты немцев на нас регу­лярно выходили в атаку. Кто из раненых был на ногах и мог отбе­жать, прятался в обочинах. Я не мог — и глядел, как на меня пикируют «мессеры».

В медсанбате мне сделали всё, что могли, и вскоре погрузили на транспортный самолёт. Таким образом я попал в тыловой госпиталь в Калужской области».

На лечении

Ранение у Ивана Михайло­вича оказалось серьёзным. Началась гангрена, и врачи стали настоятельно советовать старшему лейтенанту Иван­ченко, пока не поздно, отнять ногу до колена. «От ампутации я решительно отказался. Про­вели рентген и вновь настаи­вали на операции по ампута­ции. А у меня тоска, и в голове лишь одна мысль: где моя семья? Завтра, 19 августа, день рождения моей любимой Галки — где ты, моя родная? Я все силы положу, чтобы отыскать тебя!

Иванченко. В госпитале под Калугой
В госпитале под Калугой после ранения. Август 1941 года

21 августа, на моё счастье, осмотреть раненых приехал замеча­тельный русский врач, в то время главный хирург РККА Николай Нилович Бурденко. Он остано­вился у моей койки. Ему доло­жили ситуацию. Он спросил меня, почему я отказываюсь от ампутации. Я ответил, что нога моя непременно поправится, если только я разыщу свою семью. Мне надо помочь найти моих родных, и тогда никакая ампутация не понадобится. Профессор о чем-то поговорил с врачами, и мне сообщили, что принято решение отправить меня в госпиталь в Куйбышевскую область, ближе к тем краям, куда было эвакуировано большинство семей офицеров. Всё это для того, чтобы я мог спокойно разыскивать там свою семью и поправляться. Через три дня санитарный поезд доставил меня в новый госпи­таль под Куйбышевом (Самарой).

Рана моя мучила меня нескончаемо, и день, и ночь. Также беско­нечно тосковала моя душа. Все мои многочисленные запросы с опла­ченными ответами результата не давали. Из дневника того времени: «Вот и осень. Скоро зима, а на сердце камень. Он тянет меня куда-то вниз, наверное, ко гробу… В окно палаты смотрит луна — на ней отчетливо виден крест. Как тяжко…»».

Лишь в конце сентября наконец пришла радостная весть — семья офицера И.М. Иванченко зарегистрирована по месту жительства в городе Балашове.

В октябре ВВК госпиталя предоставила старшему лейтенанту Иванченко месячный отпуск по ранению. Долгожданная встреча состоялась.

Рана заживала долго и мучительно, и лишь в феврале 1942 года Иван Михайлович смог убыть в действующую армию, на Юго-Западный фронт.

Река Дон

Вновь возвратимся к воспоминаниям Ивана Михайловича о его выходе из окружения в конце мая 1942 года. Наиболее яркие события тех дней были связаны с рекой Дон. Тогда оказавшиеся в окружении войска Юго-Западного фронта с боями сумели частично откатиться за реку Дон. Именно туда, к Дону, и двигалась выходящая из глубокого немецкого тыла группа старшего лейтенанта Иванченко.

«Идти нам можно было только ночью, днём скопление немецких войск было столь велико, что любое движение исключалось. Лишь только к концу июня мы наконец добрались до передовой линии фронта, вышли к реке Дон. Вышли мы ранним утром, в сумерках. Кругом были немецкие боевые позиции. Рядом с нами в поле пас­лись их лошади и была слышна немецкая речь ездовых.

Я, как старший, поставил задачу группе: «Дон будем переплывать сле­дующей ночью. Для этого нам нужно будет остатки этой ночи и целый следующий день, практически среди немцев, не шевелясь пролежать в нескошенном пшеничном поле. Если кто не выдержит, пошевелится или как-то выдаст нас, я его сразу расстреляю. И потом мы вступим в бой и примем смерть». Все ответили, что всё поняли и согласны.

Следующая ночь выпадала на мой день рождения — 29 июля. Я очень рассчитывал, что смогу ещё раз родиться в этот день.

Совсем рядом с нами стояла артиллерийская батарея, и немцы под самым нашим ухом вели огонь по другому берегу. Лежать непод­вижно, дабы не пошевелить колосья, было мучительно тяжело, и пить хотелось смертельно. Но мы это выдержали.

Наступила ночь, взошла луна. Надо сказать, что немцы были самоуверенны и беспечны — они спокойно спали у своих орудий и пулемётов. Один из моих старшин с солдатом не выдержали и задушили двух спящих немцев, уничтожив таким образом расчёт стан­кового пулемета.

Спустившись к реке, я тихонько спросил, все ли умеют плавать. Один молодой солдатик признался, что практически не умеет и такую реку не переплывет. Я сказал, чтобы вел себя тихо и держался ближе ко мне. Плыть надо не плеская руками, держа в руках обмун­дирование и документы, а мне еще и пистолет с собой нести. А иначе, без этого «груза», будут большие проблемы, когда доберёмся до своих. Но самое главное — не всполошить немцев.

Мы вошли в тёмную воду и поплыли. Буквально через минуту старший лейтенант, связист (он прибился к нам совсем недавно), закричал во весь голос: «Спасите, тону!» На берегу за нашими спи­нами начался переполох, взлетели осветительные ракеты — и по нам открыли огонь из пулеметов. Связист наш вскоре замолк. Я плыл из последних сил. Пули свистели и брызгали вокруг фонтанчиками. Но я даже о них не думал, потому что чувствовал, что и так сейчас утону. Сил плыть у меня больше не осталось…

Вниз, в глубину, тянули сапоги и обмундирование, что на офи­церском ремне висели у меня на шее. Не выдержав и понимая, что наступает конец, я скинул их с себя, и связка эта стала уходить на дно. Но тут же возникла мысль: в чём же я появлюсь перед началь­ством и как буду теперь докладывать? И тогда — откуда только силы взялись? — я нырнул и успел ухватить уплывающие вещи. И тут же наткнулся на дно. С силой оттолкнувшись от дна в сторону берега, я внезапно очутился на береговой отмели и в бессилии впал в забытьё. Вскоре придя в себя, я обнаружил рядом со мной лежащего того самого солдатика, «не умеющего плавать». Всего нас перебралось на этот берег шесть человек. Придя в себя и отдышавшись, мы надели обмундирование, проверили документы и двинулись в расположе­ние наших частей.

Вскоре я уже докладывал в штабе батальона историю нашего выхода из окружения и последние наши разведданные по рас­положению немцев на том берегу. Все мы были затем направ­лены на сборный пункт поступающих из окружения солдат и офицеров».

То, что было дальше, Иван Михайлович решил «не вспоминать». Дело в том, что направлены на «сборный пункт» были все, кроме командира этой группы, старшего лейтенанта Иванченко. Поскольку 12 июля 1942 года Юго-Западный фронт был расформирован, то части, стоявшие на Дону, были совсем незнакомые (в результате окружения Юго-Западного фронта под Харьковом в плен попало 200 тысяч человек). Ивана Михайло­вича вызвали в штаб полка, где он изложил историю его выхода из окружения. Но эта его история, видимо, показалась какой-то подо­зрительно благополучной: в конце мая оказаться в окружении в немецком тылу — и к концу июля всё же суметь добраться до сво­их… Кроме того, майору, представителю особого отдела, явно «не понравился» его орден «Красного Знамени», слишком был молод офицер для такой награды.

«Особист» стал задавать Ивану Михайловичу вопросы, суть которых сводилась к следующему: «Вы гово­рите, что Вам был дан приказ разыскать 1-ю роту, державшую обо­рону у моста речки Купянки. Вы не выполнили приказ, не нашли роту, бросили людей, не вывели их из окружения, а спасали свою шкуру». Беседа принимала неожиданный и страшный оборот. При­сутствовавший при этом разговоре некий подполковник, видимо, начальник штаба, хорошо понимая, к чему клонит рьяный «осо­бист», похоже, пожалел Ивана и, решив спасти молодого офицера, «грозно» обратился к нему с вопросом: «Скажите, товарищ старший лейтенант, вот Вы перебрались на этот берег? А Вы уверены, что на той стороне не остались люди, бойцы той 1-й роты, которые также сейчас выходят из окружения? Отвечайте!» Старший лейтенант Иванченко, естественно, ответил, что, нет, не уверен. «Ну так вот, — решительно продолжил подполковник, — возвращайтесь на ту сто­рону, плывите назад и убедитесь, что там не осталось брошенных Вами бойцов Красной армии». Таким образом, этим страшным при­казом тот неизвестный подполковник спас нашего Ивана Михайло­вича от расстрела. И этой ночью он вновь поплыл через Дон.

Естественно, никого он там не нашёл. Хотя честно искал несколько дней. Как уцелел, одному Богу известно. Когда старший лейтенант Иванченко вновь переплыл на свою сторону, то там опять всё ради­кально изменилось. Войска шли к Сталинграду, и офицер Иванченко решил самостоятельно двигаться в том же направлении, искать свой родной батальон. Конечно же, он не мог не заглянуть по дороге в г. Балашов, где в это время жила его любимая Галка. «К Балашову надо было идти на север, к Сталинграду на юг. Я был посередине. Решил: в какую сторону первый поезд пойдет — туда и поеду. Подошёл состав на Балашов, и всё решилось. 9 августа 1942 года, после столь долгих мучений, небритый, худой, оборванный, я нашёл их квартиру. Галка меня не ожидала и встре­тила со слезами».

И действительно, 143-й батальон, который теперь вошёл во фрон­товое подчинение, Иван Михайлович отыскал именно там, под Ста­линградом. Там, в штабе, с ним побеседовал представитель «Смерша», которым был его давний добрый товарищ Иван Ивано­вич. Никаких подозрений высказано не было. В штабе батальона, оказалось, давно уже лежала приготовленная на него «похоронка». Но комбат всё её откладывал и не подписывал, со словами: «Он обя­зательно придёт». Иван Михайлович не разочаровал. Так закончились для старшего лейтенанта Иванченко те страшные два с полови­ной месяца (!) выхода из окружения под Харьковом.

Одна ночь и три года

«После победы под Сталин­градом мой батальон был ненадолго отведён для попол­нения и приведения себя в порядок в район города Энгельса (Покрова). Скоро мы должны были двинуться эше­лоном в сторону Саратова, где готовились баня и дезинфек­ция. То есть остановка на несколько часов. Но там, в Саратове, в это время жили мои родные Галка с моей дочуркой Свет­ланой. И я придумал, как можно сделать, — надо выехать туда раньше эшелона и выкроить себе немного времени для встречи с семьей. Так я и сделал, оставив за себя начальника штаба. Поздно вечером я был уже в Саратове и мы наконец увиделись с Галкой. Светлана спала детским сном. Утром я пошёл на станцию узнать, когда прибывают наши эшелоны. Галке сказал, чтобы готовила завтрак, да, и что со мной ещё придут мой начальник штаба и замполит.

Иванченко. С семьёй
С семьёй. Родные Галка и Светланочка

Придя на станцию, я уви­дел, что от перрона отходит какой-то эшелон. Присмо­трелся, а мимо меня, сидя на ступеньке вагона, «проплы­вает» мой старшина. Бегу за вагоном и спрашиваю: «Где все остальные эшелоны?» А он отвечает: «Все уже прошли на запад, наш последний! Все бани отменили – срочно выдвигаемся». Я запрыгиваю в последний вагон и уезжаю. Это было 19 февраля 1943 года. В следующий раз мы увиделись с Галкой и Светочкой ровно через три года, в фев­рале сорок шестого, после победы над Японией, в городе Спасске на Дальнем Востоке».

Глаза

Запомнилась мне ещё одна тяжёлая история из рассказов Ивана Михайловича. «Немцы тогда отступали, и у нас много работы по разминированию было. Под Ельней батальон «снял» две тысячи мин. Целыми днями общались напрямую со смертью, так что вроде бы уже привыкли. И вот как-то, притомившись к вечеру, выбрали полянку присесть перекусить, покурить. Старшина у меня был хоро­ший, опытный. Побежал за консервами, за фляжечкой и, вернув­шись, присел напротив меня. И тут под ним раздался щелчок… Недоглядели мы.

Шпрингмина 35

У немцев в войну широко применялись так называемые «шпрингмины», или «мины-лягушки». Особенность их боевого применения состояла в способности подлетать на высоту до полутора метров, после чего мина взрывалась в воздухе и поражала всех оказавшихся и радиусе 80 метров.

Старшина сразу понял, что за щелчок раздался под ним. Через четыре с половиной секунды мина должна взлететь над нами и всех нас уничтожить. Но это произойдет в том случае, если он отскочит в сторону. Но он остался сидеть. Я глядел ему в глаза, а он смотрел в мои. Эти секунды показались вечностью. Мина сработала и, войдя в старшину, просто разнесла его на части. Мы все были в его крови, но никто не получил даже легкого ранения…

Эти глаза, этот взгляд со мной теперь на всю жизнь».

Награды

Из событий 1944 года особое место в боевом пути Ивана Михай­ловича занимает г. Вильнюс (Вильно).

В июле месяце батальон капитана Иванченко одним из первых пересёк «старую» госграницу СССР и пошёл на столицу Литвы. К этому времени Иван Михайлович командовал 165-м отдельным батальоном, шедшим с войсками в авангарде. Начиналась Вильнюс­ская наступательная операция.

«Подойдя к городскому кладбищу на окраине города, батальон неожиданно попал под сильный минометный огонь немцев. Согласно разведданным, немцев здесь быть не могло, но, как гово­рится, «ошибочка вышла». Батальон мой, оказавшийся в отрыве от наших основных сил, начал развертывание для принятия боя. Срочно стали окапываться, немцы же тем временем пошли в атаку. Надо было продержаться до подхода наших основных сил, и я напра­вил в бой весь наличный состав, включая офицеров, штабников и хозвзвод. Немцы нагло лезли прямо на огонь батальона. Наконец, понеся большие потери, они отступили, отойдя вновь на террито­рию кладбища.

Наступала короткая июльская ночь. Мы собрали погибших, ока­зали помощь раненым и приготовились, чтобы с рассветом самим перейти в наступление. Но под утро к нашим позициям подошла 184-я стрелковая дивизия. Меня вызвал в штаб командир корпуса генерал Перекрестов Г.Н. и, поблагодарив за смелые и успешные действия, приказал батальон с переднего края вывести и приготовиться к действиям по разминированию города Вильнюса. Вскоре город был взят, и работы там действи­тельно оказалось много».

В октябре 1944 года приказом Вер­ховного Главнокомандующего маршала И.В. Сталина «в связи с отличием в боях за город Вильнюс» батальону майора И.М. Иванченко было присвоено наи­менование «165-й отдельный инженер­ный Виленский батальон». Одновременно с этим комбат Иванченко был награжден сразу двумя Орденами Оте­чественной Войны: Второй степени – за отличие в Сталинградском сражении и Первой степени — за взятие города Вильно.

Война с Японией

Пожалуй, последнее, что мне запомнилось из тех давних расска­зов Ивана Михайловича, касалось уже войны с Японией, на Дальнем Востоке. К тому времени подполковник Иванченко был уже в долж­ности заместителя начальника тыла армии.

Эпизод из его боевого пути (если такое событие вообще можно назвать эпизодом) произошёл у китайской реки Мулин (Мулинхэ) левом притоке Уссури, к бере­гам которой после трехдневных боёв с японцами вышла 5-я армия 1-го Дальнево­сточного фронта. Японцы были отбро­шены к следующей реке — Мудадзянь. В городе с одноимённым названием Мулин расположился штаб армии со всеми тыло­выми подразделениями.

Майор Иванченко И.М. Война с Японией
Майор Иванченко И.М. 1945 год. Война с Японией

«И надо же было такому случиться, чтобы эти реки, с их изгибами и примет­ными ориентирами, оказались очень похожими. Наша авиация, поднявшись в воздух для нанесения бомбового удара по японцам, перепутала эти реки.

Теплым сентябрьским утром мы с моим другом подполковником Берхманом стояли на улице Мулина и любовались, как наши луч­шие в то время самолеты — бронированные штурмовики Ил-10 — направляются громить японских самураев. Но в следующий момент ситуация странным и ужасающим образом резко изменилась — наши «соколы» неожиданно вышли на нас в атаку и началась жесточайшая бомбёжка.

Полковник Иванченко с женой Анной
Полковник Иванченко со своей женой Анной (Галиной). Ленинград, 1970 год

За время войны под немецкими бомбами мне приходилось бывать не раз, и к этому обстоятельству я, в общем-то, уже попривык. Но оказаться под нашими бомбами — это было очень страшно. Всё вокруг нас взлетало на воздух, и было непонятно, куда бежать. Пребывая ещё в некотором замешательстве от происходящего, мы услышали характерный вой приближающейся бомбы. Она явно шла на нас. Мы упали на землю, и в следующую секунду наша двухсотпитидесятикилограммовая «ФАБ-250» с диким воем тяжело вошла в грунт в метре от наших голов. Бомба не взорвалась.

Мы с Берхманом едва успели переглянуться и броси­лись бежать в разные стороны. Думаю, что убежать бы я в этом кошмаре не успел, но тут мне явно повезло ещё раз. Мимо меня на страшной скорости нёсся наш ординарец на мото­цикле, и я, недолго думая, в невероятном прыжке сумел упасть ему на спину. Он едва не завалился, но в следующий момент выправился, и мы понеслись по улицам города. За нами всё рвалось и горело, и взрывные волны тол­кали нас в спину и били по ушам».

Надо сказать, что этот эпизод из войны с Японией мне не удалось найти в иных исследованиях и воспоминаниях, хотя Иван Михайло­вич говорил, что урон, нанесённый войскам от той ошибки летчиков, был очень большой. И приказ Командующего фронтом в отношении виновных был чрезвычайно суров.

Иванченко. Иван Михайлович и Анна Адольфовна
1986 год. «Золотая свадьба» Ивана Михайловича и Анны Адольфовны. С ними внуки: Александр, Анна, Иван

Весной 1946 года Иван Михайлович «за особую храбрость, самоотвержен­ность и мужество» в войне с Японией получил свой второй Орден Боевого Красного Знамени. Тем временем Япо­ния капитулировала, и долгий боевой путь трёх войн Ивана Михайловича завершился.

«Ко мне в г. Спасск Дальний прие­хала моя семья. Мы были так рады, что наконец-то мы все вместе! Началась мирная армейская жизнь на Дальнем Востоке. Но мне очень долго не вери­лось, что войне конец, что больше не придётся рисковать своей головой. И ещё было мне удивительно: как я остался жив?»

Литература:

Митрофан (Бадарин) Епископ Североморский и Умбский. Война и любовь.- СПб.: Ладан, 2013

Оцените статью
( 1 оценка, среднее 5 из 5 )
Поделиться с друзьями
Русская DARPA
Коментарии