Итак, 1912 год, юг Кольского полуострова, старинное поморское село Кандалакша (ныне город Мурманской области), расположенное в устье реки Нивы, семья русских поморов Кяльминых:
Пашке (примечание: приёмный сын из семьи Лопинцевых, семьи брата главы семьи Кяльминых) уже двадцать четвертый годок, мужик, стал теперь попивать вино, покуривать табак да поигрывать в карты. Ах, пострел! А женщин познал рано, с шестнадцати лет стал заглядывать ко вдове, продолжает и сейчас. Стыдоба, вся деревня знает про его шашни, вот и попробуй женить — не каждая девица согласится. Женить его надо, обязательно женить, думала мать Анна Никитична.
Недавно говорила с ним о рогозеровских невестах, обе молодицы хороши, рукодельницы, статные Анисья да Мария. Засиделись в девках, обеим уже за двадцать перевалило. Вот только как мать их, Екатерина Васильевна, себя поведёт, что скажет? Павел согласился на сватовство Анисьи. Надо собираться да идти к Рогозеровым на Малую сторону, не за горами и Масленица — последнее времечко для свадеб (примечание: конец февраля – начало марта), а там и Великий пост. Успеть бы до поста, время пролетит быстро. Оделась потеплее, закуталась в платок и пошла свахою добывать счастье для сына.
Напротив Зарецкого наволока перешла устье реки по льду. Кормилица Нива замерзла подковой. Дальше в море, где была наносная мель, полынья: течение реки, вырываясь из глубины на мелководье, крутило воду и не давало схватиться льду. Вдалеке слышен гул порога Разбойника. В километре от устья шумела и пенилась вода, падая с каменных уступов. По перемычке ходили люди с Большой стороны на Малую и обратно.
Сваха и невеста
Анна Никитична вышла на наволок, прошла мимо церкви святой Богородицы, крестясь с мольбою: “Пресвятая Богородица, помоги…” Подошла к дому Рогозеровых, отряхнулась от снега, обстучала пимы (примечание: зимняя обувь из шкуры северного оленя) о порог, помолилась, ухватилась рукой за скобу двери.
Как боязно, да была, не была! — вошла в горницу, поздоровалась, поклонилась, на иконы помолилась и молвила:
“Ты выслушай, Анисьюшка, красная девица, сваху. Не вино к вам пришла пить, а сказать, что добродетель нашего дома не чуждалась: хлеб и соль всегда есть, гостей мы встречаем за столом, не умаляя родовой чести, разум и почести не унижены. Не девицей же век коротать тебе, не кукушкою куковать в бору, дай ответ, раскрасавица ненаглядная, время дорого. Полюбилась ты моему сыну Павлу, ждёт он ответа, волнуется, переживает. Будь чайкой смелою, дай согласие на замужество, обрадуй-ка ясного сокола”.
Так это было неожиданно для Анисьи: приход свахи, просьба быть женой Пашки Кяльмина, что она раскраснелась от волнения, стояла растерянная, но собралась и сказала:
“Что же, сваха добрая, сын ни разу не обмолвился, не втемяшилося в его забубенную голову сказать „люблю”, а предложение делает? У меня есть родимая матушка, она вырастила, воспитала меня, и без неё не дам согласия. Передам вашу просьбу матери, сама подумаю. Не осуждай меня, сваха, вечером дам ответ прямой: да или нет. Прости за откровенность”.
Сваха нехотя повернулась, отвесила низкий поклон:
“До свидания, раскрасавица, буду надеяться и ждать вечера”.
Отворила дверь и побрела по заметённой метелью тропе с горькими думами. Сердце заныло от мыслей печальных, ноги стали тяжелыми, ползла по тропе, что чумелая: “Что Пашке же скажу?”.
Мрачный был день, всё было сказано Павлу. Ждали вечера. Зима, как злая мачеха, бросала снег в окна, голосила в печной трубе.
Незаметно прошёл день, наступили сумерки, сваха нехотя стала собираться в дорогу. Короче путь — больше страха. Женить бы сынка, хочется стать доброй свекровью, да все дела делать вместе со снохой, жить, улыбаясь, семьёй, качать в люльке да на ноге внучат, петь колыбельные песни. Если бы и плакать пришлось, так от радости. Опозоренной быть не хочется. Если откажет Анисьюшка, всё равно разнесёт эту весть сарафанная почта по деревне, обольют навозом стены и двери дома, будут шептаться да задавать ехидные вопросы. Позор этот страшен, он останется надолго в памяти.
С этими мыслями перешла реку по льду, остановилась у церкви, долго молилась, шевеля губами: “Господи, помоги…”. Вот и дом, прошла через сени и открыла дверь в комнату.
Помолилась на иконы в красном углу. Екатерина Васильевна сидит в углу, дочь у столика в цветном сарафане и в косыночке, две русые косы через плечи опущены. Сваха льстиво молвила:
“Добрый вечер, люди добрые! Что же призадумались, хозяюшки, как листочки пожелтели, не грусть вам принесла да кручинушку, второй раз пришла приглашенною.
Что печальная, Анисьюшка, что поведала доброй маменьке? Моё дело — сватовство, не ведьмою к вам заявилась, путь-дорожка была скатертью. Пора завершить доброе дело, сочтенные дни до масленой. Екатерина Васильевна, держи ответ, у тебя две дочери сизокрылые, не сидеть же им в красных девушках, не солить же их собираешься? Испокон веку девки выходили замуж, вот от того и человечество появляется да растёт, не заметишь, как внучата к тебе в гости бегать будут”.
Мать угрюмо молвила:
“Дочь не ребёнок, у неё есть своё понятие, мне не жить с твоим сыном, пусть сама и решает. Что если не забыл прежнюю любовь, будет к ней похаживать, а Анисья в слезах дни коротать, да в ночи тёмные будет маяться, да мужа пьяного встречать? У неё своя воля, как решит — так и будет, ей жить”.
Дочь уж давно в слезах сидит, утирается тыльной стороной ладони да косыночкой. Одолели её думы: “Жизнь идёт, но и замужество не могила. В старых девах ох оставаться не хочется, опозоренной и нелюбимой тоже быть не хочется”.
Сердце в груди колотится, того и гляди, выскочит. Перестала плакать, слёзы кончились, всё плохое улетучилось, по щекам румянец пробежал, глаза засмотрели весело, лицо красивым стало. Улыбаясь, сказала свахе:
“Пусть жених сам придёт и посватает, а тебе, сваха, в знак согласия дарю сарафан”.
Сваха вежливо поклонилась, взяла сарафан и спрятала за пазухой, попрощалась и юркнула в дверь. Летела, радостная, по снегу, не замечая сугробов, улыбалась сама себе. “Ой, обрадую сына милого, отведу его от грустных дум, покажу задаточек, пусть зовёт родных да идёт с попом заручать невесту. Будет Павлу доброю женой, а мне невесткою, стану их уважать да любить”, — говорила сама с собой сваха.
А в доме Рогозеровых мать угрюмая, сплюнув слюну бешенства на пол, растёрла ногой, заругалась, притоптывая:
“Проклинаю тебя, непослушную, от матери не жди благословения. Ах ты противница да упрямица! Вот увидишь, вспомнишь меня, схватишься, раскаешься, да будет поздно. Где же такое слыхано, чтобы помимо воли матери, без согласия на то пойти замуж?”
Раскипелась Екатерина Васильевна, как самовар на сосновых шишках.
В доме у жениха
В доме Кяльминых Пашка не один. К нему младший брат Иван пришёл. Иван на два года младше, братская дружба между ними была очень крепкой. Ваньку ещё подростком прозвали Пароходом. Эту кличку получил за то, что бегал быстрее своих сверстников, а в начале двадцатого века в Кандалакше быстрее парохода ничего не видели. Вот и судачили про него: “Глядите-ка, Ванька-то Лопинцев помчал, как пароход”. На всю жизнь прилипла эта кличка к нему, а к жене его, спокойной Павле Ефимовне, до конца дней — Пароходиха.
Видя грусть в глазах Пашки, Ванька похлопал его по плечу и сказал:
“Не позорь себя, братан, перестань тужить, ещё сердце будешь болью загружать из-за этого. Не пойдет Анисья — не велико горе, мы другую найдем. В Кандалакше не найдем, порье-губскую привезем, в Федосеевке, в Княжой, в Ковде девок молодых полно”.
Стукнули двери в сенях. Заходит в избу сваха гордая-гордая, сарафан из-за пазухи кладёт на стол, улыбается:
“Вот так, соколики, это задаточек, приглашение. Не первый раз хожу сватать, уметь надо говорить, да с умом. За дверную скобу держусь, говорю — что режу. Опытный язык что нож острый, своё берёт, укротит хоть кого. Так что отдыхай, Павлуша: лебедь белая в тихой заводи, утро вечера мудренее”.
Иван ушёл сообщать эту новость всей родне, ставить в известность братьев Кузьму, Василия, Якова о том, что завтра заручение и они идут сватами к Рогозеровым.
Жених спал плохо, ночь бессонная показалась длинной, словно в глубокую осень.
Вот и утро заглянуло в окошки. Пашка умылся, причесался, надел свежую рубашку с воротом, повязал на шею клетчатый платок узлом, как носили шотландцы и норвежцы. От Мурмана пошла эта мода. Поверх рубашки жилетку с карманами на груди, в одном из них часы на цепочке. На ноги — длинные сапоги кожаные.
Из другой комнаты вышла мать.
“Ой, ну чем не жених! Крепкий, ладный, лицом пригожий. Ещё девки кочевряжатся. Ставлю самовар, братенники должны подойти вскоре”.
На стол наметала по-быстрому: нарезала хлеба, выложила кусками нарезанную сёмгу, поставила стопки гранёные да штоф вина. К чаю баранок да сахар кусковой.
Братья заявились весёлые, с шутками-прибаутками. Анна Никитична встретила их поклоном и усадила за стол. Пришёл священник, извинился за опоздание, но чарку вина выпил.
Это фото Павел подарит позже Екатерине Васильевне Рогозеровой, будущей тёще, а в марте 1912 года непреклонной матери его невесты Анисьи, с трудом давшей согласие на замужество дочери. В подписи на обороте к фотографии Павел назовёт Екатерину Васильевну бабушкой, а себя зятем. Архив семьи Станислава Лопинцева
Высыпали из дома гурьбой. Впереди жених, за ним четверо братьев да священник. Дай бог им сосватать Анисью Филипповну Рогозерову.
Тут и кумушки на Зеленихе появились: Матрёна с Авдотьей да Степанида, кто с полными вёдрами на коромысле, кто с пустыми. Скучковались.
— Ой, собрались все братья Лопинцевы, да и святой отец с ними.
Да к кому же пошли? Кого сватать-то?
Авдотья шепотом:
— Параська вчера поздно вечером сказывала, что видела Никитичну, а та шла от Филиппихи и под полой свёрток несла.
— Скорей всего, на Анисьюшке, девка умница, хозяюшка хорошая.
Ещё подошли бабы, и начались пересуды.
— Молодец жених, что не брезгует, беднота не причина. Давно без отца живут двое с матерью.
— Будут жить умно — наживут казну.
— Ну что же, что жил с другой до неё, молодость кипела в нем, на всё хватало парня.
— Такой любви в жизни множество.
— Наши мужья в жизни были вольные, а теперь припеваючи живут.
— Не лиха беда, если жил до ней. Женится — переменится.
— Будет уважать Павла да любить, дак и он будет другом задушевным, обоймёт да и прикутает свою Анисьюшку.
Сваты
Пошла плясать по деревне сарафанная, принося эту весть в каждый дом. Ввалились сваты в дом, словно лошади затопали в сенях, оббивая снег от обуви. Вошли в двери, стали у порога, поклонились. Кроме Анисьи, никого в избе не было. Она приветливо встретила сватов, оглядывая братьев и попа, улыбнулась, сверкнув белыми красивыми зубами. Кузьма, как старший вышел вперёд и, волнуясь, молвил:
— Красавица, мы не свататься пришли, ждём одного ответа — приглашения. Не стоять же нам у порога, разрешай сама вопрос. Где же мать или старший брат?
— Василий в другой избе, я сейчас позову его, — порхнула в другую половину дома.
Вошёл Василий, крепкий, ладный, голубые глаза, русые волосы, одетый по-домашнему, поклонившись, поздоровался и говорит сестре:
— За тобой, Анисья, пришли, держи ответ. Раз надумала, свечу зажги под иконами, сади гостей за стол да подай жениху руку. Мать ушла недовольная к соседям-родичам, а мы с братом Иваном выдадим тебя и сыграем свадьбу.
У невесты слёзы покатились по щекам, вспомнила, что без отца выросла, да ещё мать от обиды ушла к другим. Жених стоял словно вкопанный. Иван легонько подтолкнул его в спину. Павел сделал два шага и выдохнул:
— Будь моей женой, красна девица. Стану тебя уважать да любить.
И протянул правую руку Анисье. Руки их встретились пальцами и соединились в теплое рукопожатие. Поп окрестил их поочередно и легонько разбил руки.
Горит свеча в большом углу под иконами, бросает тени от братьев по стенам. Сидят за столом все довольные, улыбаются. Анисьюшка налила вина в стопки. Выпили ещё по стопочке, поговорили, наметили план пирования, особенно день венчания, с благодарностью распростились и победителями пошли домой. Уже на улице Кузьма, обращаясь ко всем, сказал:
“Крепость взята неприступная”.
Распрощались братенники и пошли по домам.
Подготовка к свадьбе
Забегали, засуетились родственники, в грязь лицом не хочется падать, началась подготовка к свадьбе.
У Анны Никитичны собрался женский совет, сидят за самоваром: мать — Аграфена Семёновна, обе деенки (примечание: жёны братьев) — Кузиха да Васильиха — да Савельиха, жена Савелия Тарасова, мастерица-стряпуха.
Сидят, пьют горячий чай, дуют на блюдца да разговоры о свадьбе ведут. Подарки надо приготовить для невестиной родни. Какую начинку приготовить для пирогов? Рыбу для кулебяк да расстегаев. Ждёт плаха барана, а из него получаются мясные закуски да холодец.
Родни близкой и далёкой — полдеревни. Это Лопинцевы, Кяльмины, Рогозеровы, Фомины, Тарасовы, Трушнины, Карташовы, Пушкарёвы, Полежаевы, Мостовиковы, Плотниковы, Каннуевы, Гоппуевы. Не забыть бы ещё кого? Столы планируют ставить в двух половинах дома: в правой — близкая родня, в левой — дальняя. Сидят женки, намечают работу для себя, подбирают помощниц — девок много молодых.
Павел собирается в гости к невесте с подарками. Отложила мать ему свёрток, в который положены сарафан цветной, платок, полотенце. Так уж заведено, приходит жених с дружкою посидеть с часок, поговорить с будущей женой да преподнести ей на тарелочке подарочки.
Анисья не одна, а с подружками. Девки, занятые работой, шьют приданое да платье на свадьбу. Девки озорные, отсыпают пригоршнями шутки и невесте, и жениху. Дни идут для жениха медленно, шажком, вперевалочку в ожидании главного дня.
Перед свадьбой проходит прощальный день у невесты с подружками. Приглашены все, с кем дружила, с кем откровенничала. Сестра Мария встречала подружек: Каннуевы Любава с Пестимеей, Жидких Полина с Татьяной, Мостовикова Алёна, Трушина Парасья, да и другие девчата деревенские. Шум, смех, веселье. Девчата пришли потанцевать, поиграть, побеседовать и проститься с невестой.
Анисья надела платье цветное, повязку, расшитую мелким бисером с разноцветными лентами, села в большой угол под иконы. Сидит, улыбается, смотрит на подружек весело. Пришел Павел с братьями, поклонились, передал жених подарочек невесте. Анисья подарок приняла, поклонилась и пригласила к столу выпить по стопке вина. Да не дали им девки за столом посидеть, пригласили танцевать, как почетным гостям низко кланялись.
Начались танцы. Со стороны это зрелище — женщин скопище. Переводчицы да шутницы наперёд пройдут, острят, не стесняются, такие остроты выкинут, что румяна кому угодно наведут. Наплясались, приустали. Жених берёт за руку невесту, и садятся они рядышком. Выпивают все по стопочке вина. Подружки начинают петь песню жениху, песню дружества. Пропоют её — плати денежки жених.
Два-три звонких голоса начали песню, а все остальные подхватывали “Ахи да леле”.
Ахи да леле, на горы высокие,
ахи да леле, на красы великия,
ахи да леле, храм белокаменный.
Ахи да леле, что во том во большом храме,
ахи да леле, что во том да белокаменном,
ахи да леле, там венчались два отрока,
ахи да леле, что и отрок со отрицею,
ахи да леле, молодец со девицею,
ахи да леле, злат венец принимаючи,
ахи да леле, чуден крест целоваючи,
ахи да леле, тут вспроговорит Анисьюшка,
ахи да леле, тут вспроговорит Филипповна,
ахи да леле, уж ты, сваха, ты, свашенька,
ахи да леле, больша сваха жениховая,
ахи да леле, меньша сваха невестина,
ахи да леле, напишите-ка грамотку,
ахи да леле, ко родителю, к батюшке,
ахи да леле, с государыней матушкой,
ахи да леле, не пером, не чернилами,
ахи да леле, не на белой бумажечке,
ахи да леле, вы по шелку, по бархату,
ахи да леле, вышивным красным золотом,
ахи да леле, что вскормил, вспоил, жаловал,
ахи да леле, он до полного возраста,
ахи да леле, до девина ума-разума,
ахи да леле, что до моего суженого,
ахи да леле, что до моего ряженого,
ахи да леле, что до Павла Корниловича,
ахи да леле, затем здравствуй, Павел-молодец,
ахи да леле, поздравляем вас, Корнилович,
ахи да леле, со душою красной девицей,
ахи да леле, что с Анисьей со Филипповной.
Песня длинная, денег на стол насыпано, заработали подружки. Девчата, прощаясь, уходят, а за ними Павел с братьями.
Подготовка невесты
Долгожданный день — тяжёлый день для невесты. Начиналось утро с заплачкою прощанием с матерью, сестрой и братьями. Поются песни скорбные, заунывные, что надгробные.
Анисья давно проснулась, лежит в постели, волосы разбросаны по подушке, ждёт прихода матери, которая начнёт петь прощальную песню. Входит Екатерина Васильевна в разноцветном сарафане и в кокошнике, расшитом серебряной нитью. Лицо печальное. Присела на скамью возле кровати и тихим голосом запела:
Уж я смею ли подойти, моя сиза голубушка,
побудить да потревожить от сладких снов
не во первые часы, а во последние.
Ты проснись, моя сиза касата голубушка,
не во первый раз, а во последний час.
Зачесать твою буйную головушку,
заплести в русу косу семиленточку.
Что же ты заспалась, залежалася,
что у тебя за сладки сны да беспечальные,
али не веяли на тебя думы грустные,
иль не хочешь проститься со своей матерью,
ты уходишь к чужим светожеланным родителям.
Все вчерашние подружки пришли прощаться с невестой, расселись по лавкам, смотрят с сожалением, тихо переговариваются. Встаёт невеста с постели, обвела подружек взглядом, запела:
Расступись, народ, люди добрые,
вы, подруженьки задушевные,
разрешите пройти мне, касаточке,
по одной мостинке белодубовой,
посмотреть на желанных родителей:
они вкупе ли, вместе советуют,
да одну ли они думу думают?
Я не вижу отца и родителя,
того красного солнца сугревного,
он снесён, лежит во сырой земле.
Лишь сидит государыня матушка,
она горькая вдова, безнадежная.
Тебе спасибо, родимая матушка,
ты вскормила меня и взлелеяла
до такого до полного возраста,
до девичьего ума-разума, до моего ли богосуженого.
Сокол ясный да лебедь белая
Ещё вижу сестру — лебедь белую.
Не покинь государыни матушки,
замени её в трудной работушке.
Отпевала до устали невеста, смахивая платочком слёзы со щек:
“Тети, крёстны и крёстные батюшки, вы простите меня. Подружки премилые, вспомяните меня вы, кручинную, как мы вместе в лодочке ездили да сидели вечерами весёлыми”.
Доплакалась невеста, обступили её подружки, стали утешать.
От жениха пришли братья с дружками узнать о том, готова ли невеста. Сообщили невесте и её родне, что жених приготовился, ждёт. Подружки невестины озорные, весёлые, свои ленточки прикололи на грудь дружкам, заалели банты на груди, как награды за отличия. Сваха невестина налила вина по чарке, по второй налила для веселья, а по третьей для храбрости пропустили. Крякнули дружки с брательниками, ладонью губы утерли и пошли сказать жениху, что идёт все по плану, невеста готова встречать жениха.
Встреча жениха
Дом Кяльминых полон родни. Жених, принаряженный, держит себя спокойно, слушает советы братьев и родни. Дал команду тысяцкий:
“Всем сесть за столы, занять места согласно положению, чтобы у невесты в таком же порядке садиться”.
По походной чарке выпили. Со спины к Павлу подошли: отец Корнил Никитич с иконой да мать Аграфена Семёновна с баенником (хлеб, которым благословляют молодых), сваты стояли с полотенцами. Накрыли сынка тонким одеялом, да и давай “утюжить” крестообразно по спине в очередь: то иконой, то хлебом. Благословлял Корнил Никитич, хриплым басом приговаривал:
“Прими наше благословение, не утонуть тебе в море, не сгореть в огне. Раз собрался в дорогу дальнюю, пройди весь путь! Знай! Жениться — не поле перейти. В дружбе жизнь прожить — не рукой махнуть”.
Все смеялись да подсказывали: “Семеновна, буханочкой-то поддай ему посильнее, как следует, чтобы помнил заветы родителей”.
Дружки Павла зажгли на улице фонари и пошли первыми, а за ними вся родня: жених с тысяцким, вслед отец с матерью, сваха — неродная мать, братья, крёстные, тетушки да дядья. Крестовый ход, да и только. Вышли на малую сторону, идут по улице вдоль реки, из каждого дома вышли люди, поздравляют жениха. Долгожданные гости прибыли к дому невесты. Мать не встречала. Встретили братья кровные Василий и Иван, кланялись гостям, вежливо приглашая в дом:
“Проходите, садитесь за столы по своему усмотрению”.
Анисьины подружки-переводницы уже давно в доме стоят, голосят, поют песни новые:
Налетали, налетали ясны соколы
то вое-рано, то рано, ранешенько.
Что садились соколы за тесовые столы
то вое-рано, то рано, ранёшенько.
Ещё все соколы они пьют да едят,
да они пьют да едят, сами весело сидят.
Что один-то сокол, он не пьёт, не ест,
он не пьет и не ест, сам невесел сидит,
сам невесел сидит, всё за завесу глядит,
всё за завесу глядит, молодицу божит.
Передохнув, подружки громко:
“Здравствуй, Павел с Анисьей-душой, поздравляем вас, Корнилович с Филипповной”.
Сразу же понеслась вторая песня, обращаясь к тысяцкому, запели:
А ты, тысяцкий, тысяцкий, ты сидишь во большом углу,
над тобой есть божья помощь, на тебе есть кунья шуба.
Ты послушай-ка, тысяцкий, уж ты любишь ли гуся со перцем,
уж ты любишь ли лебедя с чесноком?
Тысяцкий отвечал:
Уж я всё люблю, всё люблю.
Ты ещё любишь ли, тысяцкий, пироги печеные, во масле варённые?
Уж я всё люблю, всё люблю.
Уж ты любишь ли, тысяцкий, свет свою жену Марью-золото?
Уж я её люблю, я её люблю.
Хором все громко:
“Здравствуй, Кузьма-господин, поздравляем вас со своею богосуженой».
Сидят гости за столами, пьют вино, закусывают, переговариваются, ждут, когда из-за занавеси выйдет к ним невеста. Подружки дружно и третью песню запели, кланяясь первому дружку Павла:
Друженька хорошенький, друженька пригоженький,
ещё и имечко Иван да Васильевич.
Друженька хорошенький, друженька пригоженький,
что на друженьке кафтан — парча на золоте.
Друженька хорошенький, друженька пригоженький,
что на друженьке штаны черноплисовые.
Друженька хорошенький, друженька пригоженький,
что на друженьке рубашка белоханзовая.
Друженька хорошенький, друженька пригоженький,
что на друженьке чулочки белонитяные.
Друженька хорошенький, друженька пригоженький,
что на друженьке сапожки со искорками,
черна шляпа со пером да караводник над верхом.
Затем все хором:
“Здравствуй, Иван да со Авдотьей-душой, поздравляем, Васильевич с Акимовной”.
Всем, как водится, песни спеты, угощение чередуется, вино в чарки наливается, пир горой идёт. Открывают занавеси, и выходит к гостям невеста со свахами. Все нарядные. Свахи под руки подводят невесту, кланяются жениху, отдают поклоны тысяцкому и отцу с матерью, а также всей родне жениховой.
Подают невесте поднос со штофом венгерского вина да гранёными рюмками. Подносила невеста и кланялась. Сначала угощала отца с матерью, вторыми пьют жених с тысяцким, дальше чередуется вся родня. Пока идет угощение вином, подружки запевают:
Что дубовые столы да загремели,
что берчатые скатередочки зашумели,
на печи малы ребяты пригорели,
на полатях холостые припотели.
У них белые рубашечки подмочились,
золотые галуночки забусели,
все на нашу Анисьюшку смотрели,
все на нашу Филипповну глядели.
За столами сидят гостюшки дорогие.
Уж вы кушайте, гости, не сидите,
уж вы кушайте гуся, не студите,
уж вы нашу Анисьюшку не стыдите.
Без того наша Анисьюшка пристыдилась,
без того наша Анисьюшка изменилась.
У неё белое лицо переменилось,
у неё резвые ноженьки подкосились,
у неё белые рученьки задрожали,
по подносу вино с рюмочек расплескалось,
у неё ясны очи помутились, из очей горьки слезы прокатились.
Все хором:
“Здравствуй, Павел да с Анисьей, поздравляем вас, Корнилович с Филипповной”.
Искрятся глаза у молодых, видно со стороны, что рады они свадьбе. Сватья рюмочку вина зелёного налила и подает жениху, а тысяцкий наливает в рюмку красного вина, ставит на поднос и подаёт невесте. Жених с невестою колнулись рюмками, смотрят друг на друга с радостью, уголками губ улыбаются. Трижды колнулись рюмками, на четвёртый раз жених выпил до дна, на поднос кладёт платье венчальное цветное да серёжки золотые.
Невеста выпила вино, поставила рюмку и взамен дарит жениху платок шелковый вместо галстука. Платками также одаривают тысяцкого, братьев и дружков Павла. Повязали платки, за подарки выпили. Смех, веселье за столами. Сидят гости, пьют, закусывают.
Венчальное платье
Невесту увели подружки надевать венчальное платье да готовить её к венцу. Гостям на стол поставили самовар, угощают чаем да выпечкой.
Из-за завеси выводят невесту под большим платком, идут медленно мелкими-мелкими шажками. Сватья старается, хочет угодить невесте и её родне, подталкивает жениха навстречу невесте, чтобы он за ней, а не она к нему.
Жених подходит и берёт невесту за руку, в этот момент невеста старается наступить ему на ногу, а жених хочет прижать её ногу. Кто ловчей, тот и верх возьмет. Это только по приметам. Кто кого мудрей, в том и силушка, а жена всегда подчиненною, приметы редко сбываются.
Жениховая сторона “поёт”:
“Посмотри, Паша, что за наряженную тебе привели, может, другую какую подсунули, как Иакову не Рахиль ввели”.
Приподнял жених платок, заглянул, улыбается:
“Нет обмана здесь, под платком Анисьюшка”.
Венчание
Приготовились все идти к венцу, встали из-за столов и пошли вокруг них по солнцу к выходу. Невеста, проходя мимо столов, незаметно тянет со столов скатерти, чтобы подруженьки в девках не засиделись, чтобы ждало их замужество. Подружки первыми высыпали на улицу и поют:
Золото со золотом сливалось да сливалося.
Жемчуг со жемчугом сокатался, сокатался.
Ещё наше-то золото получше, получше,
ещё наш-то жемчуг попоскатнее.
Ещё наша-то Анисьюшка красивее, красивей,
она белым лицом побелее, побелей,
она черными бровями почернее, почерней,
она ясными очами веселее, веселей.
Ты, Анисьюшка, догадайся, догадайся,
у венца целовать не давайся, не давайся,
уж ты господа Бога побойся да побойся,
уж ты добрых людей постыдись, постыдися,
уж ты наели, подружек, послушай, послушай,
уж ты нашего закона не нарушай, не нарушай.
От дома невесты идут по улице деревни на наволок в Богородицкую церковь. (Церковь Рождества Богородицы разобрали в 1940 году, а в начале Великой Отечественной войны брёвна и доски пошли на строительство бомбоубежища).
Батюшка уже ждёт жениха с невестой. Свет яркий от множества зажженных свечей. Басовитым голосом поп читает по Евангелию:
“Бог всегда глава над церковью, муж — глава над супругою”.
Прочитав молитву, положил: “Еси на небеси…”
Совершён обряд, целованный крест жениху — целуй! Окрестил батюшка, надели свадебные золотые кольца, ещё неделю назад отданные в церковь для очищения от всего плохого.
Молодая жена пристыдилась, сваха шаль надёрнула на голову, лица стало не видно. Жениховая сторона, смеясь, говорила: “Хороша, мила, слаще патоки”.
Батюшка поздравил, пожал руки новобрачным. Здесь же в церкви волосы молодой жены расчесали гребнем, две косы в одну заплели. Вплели в косу нитку с бисером, сверху на голову надели повойничек, а ещё наверх косыночку, закололи брошкою золотою. Муж берёт под руку жену, ведёт в родительский дом.
Свадебное гуляние
Только в горку поднялись, перед окнами дома ружья грянули, началась стрельба, отдают салют — новобрачные прибыли. Подходят к крыльцу, мать и отец стоят, каравай на полотенце в руках у матери. Отец держит солонку. Дети отламывают кусочки хлеба, макают в солонку и съедают. Желтым просом осыпают молодых, чтобы жизнь их была в достатке и счастливой. Поздравления так и сыплются, каждому хочется сказать добрые слова, пожелать счастья, радости да детей. Молодой муж взял под локоток молодую жену, повёл в дом, усадил за стол под образа и вернулся на улицу приглашать за столы родню жены.
Трижды дружки бегали приглашать родню жены от имени зятя. Ругались молодые мужики:
“Какой дурак придумал трижды приглашать. Если в третий раз не придёшь, так и будут сидеть, да ждать приглашения, да обиду держать за пазухой”.
Издавна придумано, не нами, и грех ломать обычай.
У молодой жены весь день прошел в волнении, на ногах, одевалась да переодевалась. Устала Анисьюшка, сидит бледная за столом. Куда ни бросит взгляд, всё чужое: стены, печь и потолок. Гости все пялят глаза на молодых, и от этих взглядов никуда не деться, всё разглядывают, кто милей из них, кто красивее.
Павел чувствует состояние жены, рад бы обнять, да куда от этих любопытных глаз денешься? Стал ухаживать, жену угощать, смотрит ласково, улыбается, стал смешить шутками, небылицы короткие рассказывать. Отошла жена, оттаяла, улетучились думы грустные, на душе стало легко и весело, щеки зарумянились, в глазах искорки.
Молодые пьют и закусывают. Сообщают, что подходят долгожданные гости. крёстна матушка, сестра Мария, братья с женами. Молодая чета выходит на крыльцо, низко кланяется, принимает гостей, а в ответ принимает поздравления. Все уселись за столы кругом, столы ломятся от яств: мясо, варённое в русской печи, рыба всякая малосольная, расстегаи, кулебяки, шаньги, калачи, пироги ягодные, соки брусничный да вороничный. Ешь, не хочу! Гуляй, свадьба!
Стали тосты произносить, выпили за молодых, за отца с матерью, за тёщу. Вино ударило в голову, развязались языки, загудело застолье. Подхватили песню, другую, третью, да так славно, словно спетый хор. Переливаются низкие голоса и высокие. Заиграли две тальянки с переборами. Русского, русского! Посыпалась дробь каблуков, плясуны руки то вперёд выкинут, то за спину, подбоченясь, грудь колесом, словно петухи, да вприсядку, выкидывая попеременно ноги, да с присвистом.
Остальные за столами похлопывают ладошками в такт музыке. Плясали барыню, пели: “Барыня ты моя, сударыня ты моя. Эх, саватея…” Вошёл в круг тысяцкий: “А ну-ка, гармонисты, камаринскую!” Растянули тальянки меха, и пошёл Кузьма в пляс, выкидывая коленца, дробя по половицам, подпевая:
“Эх ты, сукин сын, камаринский мужик, задрав голову, по улице бежит. Он бежит, бежит, попёрдывает, на себя штаны надёргивает”.
Стоит несмолкающий хохот. Анна Никитична серьёзно грозит пальцем Кузьме, говоря:
«Идите-ка потопчите снег, передохните, а мы тем временем столы приберём да закуску свежую поставим”.
Около дома соседские ребята собрались в ожидании гостинцев. Аграфена Семёновна вынесла противень с шаньгами да калачами. Ребятня быстро разобрала угощение. Мужики вышли поостыть, любители покурить достали кисеты с табаком да трубки-носогрейки. Набив трубки, закурили.
— Ну что, мужики, когда едем на тони? — спросил Савелий Тарасов.
— Да масленицу отгуляем и разъедемся. Невода подготовлены.
Вышла на крыльцо Анна Никитична:
“Не замёрзли, мужики? Подьте-ка в дом греться”.
На столах стоит “Смирновская” в четвертях, закуски новые да пироги. Молодой муж встал и обратился ко всем:
“Гуляй нараспашку грудь, пейте, дорогие гости, кушайте в вашу волюшку! Не казной богат, так душою рад, всё готов отдать для дорогих гостей, кроме жены моей красавицы”.
Молодые встают, берут поднос с водкой да рюмками, начинают обносить гостей чаркой свадебной. Гости ждали этого момента, полезли в карманы за кошельками, развязывают платочки. Самые первые — это отец с матерью. Взяли полные рюмки с подноса, колнулись.
Корнил Никитич сказал коротко: “За здоровье молодой четы!” — вылил стопку в рот одним глотком. Аграфена Семёновна приготовилась выпить рюмочку и слова напутственные приготовила: не смешить да нас не порочить. Куда делась моя силушка, молодость улетучилась, от четвертого пью соколика, двух лебедушек замуж выдала. Даст Бог, женю и пятого, Ванюшку моего. Не вино мою голову клонит, а любовь моя к милому сыну. Пятилетнего его отдала, у теты он живет, словно у матери. Любовь моя материнская не забудется до гробовых досок”.
— Ну, довольно, мать, — вмешался Корнил Никитич. — Зачем старишь молодых детей?
— Да, радость гордая! — выпила рюмку и поставила её кверху дном на поднос. — вот так я люблю своих деточек.
Павел наливал в рюмки, а Анисья подносила всем, низко кланяясь. На поднос, звеня, падали рубли. Закончили угощение, уселись, деньги, не считая, убрали в носовой платок.
Первая брачная ночь
Вот и походная рюмка брякнула, отшутила пир. Женщины, весёлые от вина, полезли с наставлениями к молодым. “Нам пора идти, молодые должны на постели быть”. Все советуют любви, теплоты, ночку темную провести милей. Кто как мог ушли, кого под руки, а кто с песнями. Долго были слышны удаляющиеся гармошки и песня издалека: “Ой, да ты, Ваня, разудалая, Ванюша, голова — ааа!”
Сваха Анна Никитична постаралась, место постельное приготовила. Пуховую перину взбила, а под неё положила варёное яйцо, чтобы детей зачинали молодые. Одеяло новостёгано. Простыня с каймой узорчатой на виду висит. В изголовье две подушки, на них нежится думная подушечка. “Ложитесь, молодые, — молвила сваха, — утром рано приду будить вас, а теперь обнимайтесь да ласкайтесь”, — отчеканила напутствие и ушла.
В медовую ночь сон бежал от них, любовь в сердце так и хлынула, обняла и обласкала их. Обнявшись, лежали и только друг другу: “Павлуша, Анисьюшка”. Быстро убегала ночь, думная подушечка приласкала, закрепила их верностью. Вспомнили, как вдвоёем пошли перед свадьбой к колдуну, чтобы оградить себя от огня, меча, неприятеля, от всякой немочи и от лихой беды. Старик шептал беззубым ртом, ворожил, к поясам привязал ладан.
Обнявшись в постели, вспоминали колдуна и хохотали. В чём же мощь сейчас? В ладане ли? В свадьбу много всяких суеверий, смехотворства целые ворохи. Внушено молодой: “Осторожней будь, когда сваха придёт будить. С собой она принесёт блины да молока в ведре с крошенинцами. Перед тем, как кушать, говори слова: „соль есть — слов нет, соль есть — слов нет”. Трижды повторяются они, тогда колдовство улетучится и не будет действовать наговорная вода, в которой полоскался платок, вымоченный слезами горькими. А иначе будешь всю жизнь плакать”.
Незаметно ночь ускользнула, утро раннее в окна сунулось. “Вставай, женушка, приготовь рубль серебряный, скоро сваха придёт, принесёт блины и крошенинцы, рубль ей отдай”, — объяснил молодой муж.
Только рассвет забрезжил, а сваха уже в двери, нанесла блинов да крошоночек. Принимая рубль, улыбнулась: “Ешьте, мои голуби, блины масленые с сахаром. Тюря в туесе: кипяченое молоко с крошками белого хлеба”. Молодые молча скушали тюрю и блины, не поверили суеверию.
На следующий день
Свахе некогда было вчера пить вино: рассаживала гостей, готовила да заносила закуски. Угощали молодые сваху вином, смеялись, вспоминая вчерашнее. Она, как добрая мать, была с ними, смотрела на молодых, вспоминала свою молодость, завидовала белой завистью им — счастливым, весёлым — и пила вино. Целый штоф вина выпила, пошла с песнею веселёхонька.
Баня на берегу уже истоплена, березовые веники запарены. Мать-свекровушка Аграфена Семёновна постаралась, всё для бани приготовила. Пошли молодые обмыть себя от грехов любви, мылись, парились, хлестали друг дружку вениками. После полка обливались холодной водой, раскраснелись тела от тепла да от березовых веников. Мылись долго, обливались водой, трижды взбирались на полок.
Выходили в предбанник, пили вороничный сок. Так легко, так хорошо после бани! Пришли, пообедали. Аграфена Семёновна с Анной Никитичной интересовались: Сколько денег на поднос насыпали?” Молодые держались, словно давным-давно знали друг друга, стеснение ушло, поняли, что они нужны друг другу. Наводили в доме порядок. Павел наколол поленницу дров, молодая жена наносила воды. Для скотины брали воду ближе к устью реки, для самовара — только с быстрины.
День к концу пошёл, близится вечер, дружки бегают по деревне по три раза в дом, приглашают родню мужа опохмелиться. Ругаются парни — отдохнуть бы им, нет — иди, зови. Наконец всех дружки обежали, трижды объявили приглашение, пришли к Кяльминым, рассказывают:
“Ребята с утра обливают водой гору, делают ледянку. Заливать начали от двухэтажного дома Крыловых вниз, мимо дома Жидких, к заливу, на лёд. Работа кипит. Воду носят в вёдрах и ушатах с залива. Морозец крепкий, за нос и уши пощипывает, воду быстро морозит. На масленицу начнется катание по ледянке на санях и кережах”.
Сколько смеху будет да веселья. Вся деревня соберется, всё про всех узнает. Санки да кережи полетят под гору с криками да присвистом. Старики в сторонке будут смотреть на катание да говорить, что раньше веселее было.
Вслед за дружками вся родня собралась, разговоры, пересуды. Опохмелились, стали собираться в гости к тёще. Дружки первыми топтать тропу, за ними молодожены Павел Корнилович с Анисьей Филипповной, а вослед вся родня. Поход на Малую сторону. Подходят к дому, в дверях стоит тёща-матушка. Молодой зять на колени бухнулся перед тёщей, на коленях трижды в ноги кланялся Екатерине Васильевне, незаметно от других сунул ей в платке денежки, по своей казне, по состоянию. Встал, отряхнулся, подошёл к братьям Анисьи, Василию и Ивану, потом к сестре Марии, всех их тем же жаловал. Сторона тёщина глядит на зятя, улыбается. Сватья сватье пироги принесла и передает ей с поклоном. Один пирог с изюмом, второй — ягодный.
Подружки молодой жены в тесноте снуют, перешёптываются, и пошла плясать сарафанная: начинаются дружбы между сватьями.
Все садятся за столы, молодые в центре под иконами, сидят свободные, без волнения, перемигиваются да улыбаются. Екатерина Васильевна вносит на большом блюде высокую горку блинов и передаёт зятю:
“Дорогой зятек, бери блины да раскладывай на тарелочки так, чтобы всем хватило”.
Павел встал, улыбаясь тёще и гостям, стал раскладывать блины. Тёща кланяется всем, ставит на поднос чарочки и подносит вино всем. Первыми пьют родители, дают советы молодым жить в любви, в верности и в согласии. Павел и Анисья стоя принимают поздравления. Налили вино в стопки молодым. Павел поклонился, выпил всю до дна и в рюмку опустил серебряный рубль.
Подружки-переводницы сразу зашушукались: «Молодая пришла к Павлу полноценная”. Молодая жена держит рюмку, но вина не пьёт: у неё муж стоит рядышком, отдает поклоны вместе с рюмкою: “Пьём за здравие молодой четы”. За столами возгласы, а громче всех голоса подружек: «Рюмка горькая, закусить пора”.
Молодые стоят, целуются, словно в первый раз. Тёща-матушка веселёхонька, так и снуёт: то за вином, то за закусками, на глазах у всех улыбается. Вином обнесла гостей и молвила зятю: “Кушай, дорогой зятюшка, угощай гостей”. Павел встал, поблагодарил всех гостей, называя каждого по имени и отчеству, попросил выпить до дна свои рюмочки.
Как стали есть блины, молодой муж взял блин и выгрыз середину, показывая гостям. Покраснела жена, да и сам засмущался.
Блины съедены, вносят на столы рыбные пироги. Подружки жены берут рюмочки и обносят всех, на поднос монеты падают, гости благодарят девушек за их участие в свадьбе. Вот и походная рюмка брякнула. Прощаются гости и расходятся. Ближние родственники приглашаются на ужин. Проводили гостей, прибрали на столах. На ужин собрались родители молодых, братья, сёстры, дядья да тётушки. Сидели в кругу своём, решали вопросы вместе с молодыми о житье-бытье.
Пришли прощаться с Анисьей подружки: Пестимея, Парасья, Полина, Татьяна, Любава, Алёна, а с ними гармонист. Выпил чарку гармонист, растянул меха тальянки, да по кнопочкам сверху вниз, запела гармонь, заливается. Молодые танцевать пошли. Водили хоровод, песен напелись. Подружки подбежали к тысяцкому:
“Кузьма Корнилович, утеряли ключ, хоть замок ломай”.
Кузьма:
“Когда шли сюда, нашёл у крыльца, попробуйте, подойдёт или нет?”
Даёт девкам денежки. Ставни плохо закрывались, но после того, как дал монеты из своего кошелька тысяцкий, ставни подошли. Подружки к Павлу:
“Уплати за косу Анисьину”.
Тысяцкий только успевает кошель доставать из кармана, платит за всё, он главный распорядитель свадьбы, он же и кассир.
Солнце на закат. Лёгкий морозец бодрит душу. Возвращаются от тёщи домой молодые вместе с родителями да с приёмной матерью Анной Никитичной. Скрипит снежок под ногами. Переходя реку, увидели, как слева от них в полынью шлёпнулся со льда огромный тюлень.
“Вот лешак, напугал”, — погрозила пальцем тюленю Аграфена Семёновна. Тюлень покрутил головой, шлёпнул ластами об воду и скрылся в полынье.
“Этот тюлень какой год живёт здесь, в устье реки, это его территория, здесь кормится рыбой”, — ответил Корнил.
— Спасибо тебе, сваха, за свадьбу, за сына, — низко кланяются родители Анне Никитичне.
— Приустала малость, но ничего, справлюсь. Приходите завтра помогать накрывать столы да закуски делать. Прощальный свадебный стол. До свидания, — поклонилась родителям Анна Никитична. Распрощались на горке, пожелали спокойной ночи.
Прощальный свадебный день
Дружкам снова работа — трижды бегать по домам да приглашать гостей.
Ночь прошла, птицей быстрою пролетела, заалелся край неба над Крестовой горой. В доме Кяльминых все на ногах, делами заняты. Из окон дома все стороны видны. Было видно, как родня жены переходила реку и стала подыматься в горку. Зять с женой вышли навстречу. Поклонились тёще-матушке да всей родне:
“Здравствуйте, Екатерина Васильевна, просим милости в дом на угощение”.
“Здравствуйте, мои дети милые! Как здоровье Анны Никитичны?” — в ответ поклонилась теща.
Павел принял пироги. “Раз несёт одаривать сваху пирогами, значит, дружба между ними полюбовная, стала крепкою”, — заметил про себя зять.
В дом вошли. По своим местам за столы все расселись. Пироги, закуска, водочка. Веселятся, пьют гости да кричат: “Горько, горько!” Молодые целуются. Прощальный свадебный день, красота кругом, все весёлые, запоют — стены слушают. Молодые обносят вином гостей. Разговоры да напутствия, гости вспоминают молодость, свои свадьбы, родителей.
“Жизнь интересная, каждый день что-то новое открываешь, пополняешь постоянно свой багаж опытом, знаниями, но и плохое, как репей, цепляется, еле отцепишь”, — философствовал Кузьма.
Народные заговоры на ветер
Вспомнил, как с братьями да с Таисией прошлым летом шли в карбасе под парусом в Княжую к сестре Варваре в гости. “Мимо Вороньей губы прошли, ветер совсем ослабел, парус заполоскался, а грести не хочется. Я им говорю, что есть примета, если ветер разозлится, то он сильней подует. Дразните его: „Маковейко, Маковейко, у тебя женка крива!” Так несколько раз повторяйте, может, и задует.
Стали они хулить Маковейко женой его кривой, да он и на самом деле разозлился, подул, и всё сильней, сильней. Парус надулся, округлился, карбас побежал по волнам, только берег мелькает. Быстро доехали.
Погостили у Варвары, домой собрались и на боковом ветре выехали из Княжой. Почти до дома доехали, а ветер стих и стал задувать северный. Заштормило. Встречный ветер.
В три пары вёсел от Земца на Оленьем острове проехали вдоль берега, закрываясь Сальными островами от волны и ветра, перескочили к Малому острову, пристали с заветренной стороны в губочку. Море расшалилось, погнало крутые гребни волн с пеной, а мы ходим по скалам острова, смотрим на деревню. Дома свои видим, людей, а домой не попасть — сиди и жди у моря погоды.
Таисия говорит: „Может, долго придётся сидеть? Слышала от стариков, что надо вспомнить сорок человек лысых да плешивых, каждого отметить на палке засечкой. Сели за скалу от ветра и давай делать ножом насечки на палке. Сначала дело шло споро, потом замедлилось: хоть и большая деревня, а сорок плешивых не сразу вспомнишь.
Стали нарезать на палку федосеевских, ковдских, княжегубских мужиков. Три десятка набрали, а последние часа два сидели, вспоминали, наконец сорокового нарезали на палку. Пока сидели да вспоминали лысых, ветер подтих, но всё же палку бросили в волны со словами: „Сорок лысых и плешивых, плывите да ветер остановите”.
Смеялись родители: “Ох-хо-хо, да это все придумано, чтобы время быстрее шло, когда нечего делать, так хоть этим занять людей”.
Окончание свадьбы
Заиграла гармошка, запели хороводные песни, разбились на тройки, и начались спокойные, плавные танцы с нырянием под руки да, взявшись за руки, по кругу. Поиграли в ручеёк, встав парами. Запевку начинали сильные голоса, остальные, подхватывая, вплетались в мотив. Со стороны смотреть — загляденье. Плывут разноцветные сарафаны, сверкают искорками золотые да серебряные нити кокошников. Любо.
Поставили на стол вёдерный самовар, сладкие пироги — ягодные да с изюмом. Пейте чай, гости дорогие. Женщины пили с блюдец по нескольку чашек. “Пейте на здоровье, Екатерина Васильевна, Аграфена Семёновна, — обращалась к матерям новобрачных Анна Никитична. — Пейте, дорогие сватьюшки. Сколько чая не выпьешь — все равно весь в море будет”.
За чаем продолжался разговор о житье-бытье. Молодым — помогать Анне Никитичне да приумножать богатство дома. Обращаться за помощью к родным — всегда помогут: хлев ли построить, крышу ли перекрыть. Не стесняйтесь, не забывайте родню да приходите в гости. Здоровья вам всем. Анисьюшке рожать деточек, с ними хлопот много. Приятным был лёгкий разговор, многое было обговорено, сказано, но походная рюмка брякнула, зашаталася, отгуляла бал, свадьба кончилась.
Литература:
У самого Белого моря. Западное Беломорье в исторических описаниях.- СПб, 2015
