Как началась Великая Отечественная Война. Воспоминания народного комиссара ВМФ Н.Г. Кузнецова

Как началась война Война

В современной трактовке отечественной истории прочно укрепилось мнение о неготовности Советского Союза к нападению фашистской Германии, о том, что враг напал на нас неожиданно. Народный комиссар ВМФ СССР Николай Герасимович Кузнецова в своих воспоминаниях («Накануне»), опубликованных в 1969 (!) г. в хронологическом порядке, начиная с 19 июня 1941 г. приводит документальные факты о выявленных Главным штабом ВМФ разведывательных признаках подготовки Германии к нападению на Советский Союз, о подготовке Советского ВМФ к ожидаемой агрессии, и самое главное, о том, что фактически с 14 часов 21 июня 1941 г. война с Германией была признана неизбежной и высшим партийным руководством СССР были отданы распоряжения о подготовке к отражению агрессии:

Самые последние дни

На июнь было запланировано учение на Чёрном море. Но международная обстановка так накалилась, что у меня возникло сомнение: не лучше ли отказаться от уче­ния? Поскольку проводить его предполагалось совмест­но с войсками Одесского военного округа, мы запросили мнение Генерального штаба. Оттуда не сообщили ничего, что дало бы основание изменить наш план. В целях пре­досторожности мы дали флоту указание держать ору­жие в полной готовности. Руководить учением выехал начальник Главного морского штаба адмирал И.С. Иса­ков. Перед отъездом мы с ним договорились, что я немед­ленно поставлю его в известность, если обстановка при­мет чрезвычайный характер. Он на месте должен был дать указание командующему применять в случае необ­ходимости оружие.

Выехала на Чёрное море и группа работников Глав­ного управления политпропаганды во главе с бригадным комиссаром И.И. Азаровым. Он получил инструкцию го­ворить политработникам прямо: на случай нападения Германии приводится в готовность оружие.

Впоследствии И.И. Азаров рассказывал мне, в каком сложном положении он оказался. Выступая перед лич­ным составом крейсера «Красный Кавказ», он говорил о возможности конфликта с гитлеровской Германией и призывал людей быть бдительными. А через два дня на корабле приняли сообщение ТАСС от 14 июня, категори­чески отвергавшее слухи о возможности войны, объявлявшее их провокационными. К Азарову обратился ко­мандир «Красного Кавказа» А.М. Гущин с просьбой снова выступить перед людьми и разъяснить, чему же верить.

Азаров решил от своей позиции не отступать. Он отве­тил командирам и матросам, что сообщение ТАСС носит дипломатический характер и направлено к тому, чтобы оттянуть столкновение, выиграть время для подготовки. А наше дело — военных людей — быть всегда начеку.

Команда корабля отнеслась к его заявлению понимающе и сочувственно.

Что ни день, приходили новости, вызывавшие всё большую настороженность. Ход событий, как всегда перед развязкой, решительно ускорился. В Главном морском штабе мы вели график, по которому ясно было видно, что немецкие суда все реже заходят в наши порты. Кривая, круто падавшая к нулю, наводила на мысль о плане, со­ставленном заранее и осуществляемом с типично немец­кой пунктуальностью. Даже в Таллинском порту, где ещё совсем недавно было полно немецких «купцов», грузив­шихся очень нужным Германии сланцем, оставалось их всего два или три. Как нам стало известно, немецкий во­енно-морской атташе фон Баумбах обратился к своему начальству за разрешением выехать в командировку на родину. Все это нельзя было считать случайным стечени­ем обстоятельств.

Н.Г. Кузнецов 1941 г.
Н.Г. Кузнецов, Москва, 1941 г.

Я пригласил к себе контр-адмирала В.А. Алафузова — он замещал уехавшего на Чёрное море адмирала И.С. Иса­кова. Не прервать ли учение в районе Одессы? Но одно соображение удержало нас: флот, находящийся в море в полной фактической готовности, не будет застигнут собы­тиями врасплох. Это было 16 или 17 июня. Уже ползли слухи о том, якобы Черчилль и Рузвельт прислали Ста­лину телеграммы, предупреждая его о готовящемся напа­дении немцев. Я видел И.В. Сталина 13 или 14 июня. То была наша последняя встреча перед войной. Доложил ему свежие разведывательные данные, полученные с флотов, сказал о большом учении на Чёрном море, о том, что немцы фактически прекратили поставки для крей­сера «Лютцов». Никаких вопросов о готовности флотов с его стороны не последовало. Очень хотелось доложить ещё о том, что немецкие транспорты покидают наши пор­ты, выяснить, не следует ли ограничить движение совет­ских торговых судов в водах Германии, но мне показалось, что моё дальнейшее присутствие явно не желательно.

Для меня бесспорно одно: И.В. Сталин не только не исключал возможности войны с гитлеровской Германией, напротив, он такую войну считал весьма вероятной и даже, рано или поздно, неизбежной. Договор 1939 года он рассматривал лишь как отсрочку, но отсрочка оказалась значительно короче, чем он ожидал.

У него, конечно, было вполне достаточно оснований считать, что Англия и Америка стремятся столкнуть нас с Германией лбами. Такая политика западных держав не являлась секретом, и на этой почве у Сталина росло не­доверие и неприязнь к ним. Все сведения о действиях Гит­лера, исходившие от англичан и американцев, он брал под сомнение или даже просто отбрасывал. Так относил­ся он не только к сообщениям из случайных источников, но и к донесениям наших официальных представителей, находившихся в этих странах, к заявлениям государ­ственных деятелей Англии и Америки.

«Если англичане заинтересованы в том, чтобы мы воевали с Германией, значит, всё, что говорится о воз­можности близкой войны, сфабриковано ими» — таким приблизительно представляется мне ход рассуждений И.В. Сталина.

Он, конечно, понимал, что отрезвить агрессора можно только готовностью дать ему достойный ответ — ударом на удар. Агрессор поднимает кулак, значит, надо показать ему такой же кулак.

Кулаком Гитлера были дивизии, сосредоточенные на нашей границе. Значит, нашим кулаком могли стать со­ветские дивизии. Но совершенно недостаточно только иметь дивизии, танки, самолёты, корабли. Необходима их высокая боевая готовность, полная готовность всего воен­ного организма, всего народа, всей страны.

Убедившись в том, что его расчёты на более позднюю войну оказались ошибочными, что наши Вооруженные Силы и страна в целом к войне в ближайшие месяцы под­готовлены недостаточно, И.В. Сталин старался сделать всё возможное, что, по его мнению, могло оттянуть конфликт, и вести дело так, чтобы не дать Гитлеру никакого повода к нападению, чтобы не спровоцировать войну.

В те напряженные дни ко мне зашёл заместитель на­чальника Генерального штаба Н.Ф. Ватутин. Он сказал, что внимательно читает наши оперативные сводки и докладывает их своему начальству. Ватутин обещал не­медленно известить нас, если положение станет крити­ческим.

Мы решили больше не ждать указаний, начали дей­ствовать сами. Балтийский флот 19 июня был переведен на оперативную готовность № 2. Это в какой-то мере обе­регало его от всяких неожиданностей. На Северном фло­те было спокойнее, чем на Балтике, но и его мы перевели на ту же готовность.

20 июня из района учений в Севастополь вернулся Черноморский флот и получил приказ остаться в готов­ности № 2. Большая часть матросов и командиров кораб­лей так и не сошла на берег. Многие из них потом ещё долгие месяцы не видели своих близких.

За последний предвоенный год мы не раз в учебных целях переводили отдельные соединения или целые флоты на повышенную готовность. Теперь повышение го­товности носило иной характер — оно было вызвано фактической обстановкой, и люди на флотах это поняли.

Ночь на 22 июня

Субботний день 21 июня прошёл почти так же, как и предыдущие, полный тревожных сигналов с флотов. Пе­ред выходным мы обычно прекращали работу раньше, но в тот вечер на душе было неспокойно, и я позвонил домой:

— Меня не ждите, задержусь.

Вера Николаевна, моя жена, не удивилась: я часто за­держивался на работе. Она спросила только, останусь ли я ночевать в своём кабинете, Я поспешил ответить:

— Потом расскажу.

Не хотелось говорить на эту тему по телефону. В Москве был жаркий и душный вечер. На небе собира­лись темные тучи, деревья на улице стояли, не шелохнув листком, в комнате, несмотря на открытые окна, не чув­ствовалось ни малейшего движения воздуха. Затишье царило и в столичных учреждениях. В обычные дни после 18 часов наступала обеденная пора: руководители разъезжались по домам — часа на три, чтобы потом си­деть на работе до глубокой ночи. Но в субботу многие уезжали за город. Деловая страда спадала.

Нарком ВМФ СССР Н.Г. Кузнецов и его заместитель И.С. Исаков
Нарком ВМФ СССР Н.Г. Кузнецов и его заместитель И.С. Исаков. Рабочий кабинет Наркома. Москва, 1939 г.

В тот вечер было как-то особенно тихо. Телефон со­всем не звонил, будто его выключили. Даже такие «беспо­койные» наркомы, как В.А. Малышев и И.И. Носенко, с которыми я был особенно тесно связан, не напоминали о себе вопросом, ставшим уже привычным: в последнее вре­мя: «Как дела?»

Я сидел в своём кабинете, куда с улицы доносился привычный городской шум — гул машин, иногда громкий и беспечный молодой смех.

Рассеянно перебирал бумаги. Мысли не могли сосре­доточиться на них. Совсем незадолго перед тем мне по­пался на глаза обзор иностранной печати и сводки ТАСС. Самые разные газеты писали о близкой войне между русскими и немцами. Не могли же все они сго­вориться!

Вспомнилось, как начинались войны в прошлом, осо­бенно русско-японская в 1904 году. О ней нам часто напо­минали в училище и военно-морской академии,- может быть, потому, что её первый акт разыгрался на море. На­чалась она неожиданным торпедным ударом, который японские миноносцы нанесли по русской эскадре, стояв­шей на внешнем рейде Порт-Артура.

Преподаватель тактики в военно-морском училище Галль, человек весёлый и остроумный, умел как-то очень просто, порой в шутливой форме, раскрыть довольно сложные понятия. Рассказ о своём предмете он начинал примерно так:

— Вот у вас есть знакомые девушки — Таня, Оля и Маня. Вам представился случай пойти в театр, а времени уже мало. Вы быстро решаете — кого пригласить? «Зайду к Тане, — рассуждаете вы, — если её нет дома, то дальше, по пути, — к Оле, ну а в крайнем случае — к Мане, кото­рая живёт около театра». Вот это и есть тактика.

Мы смеялись. Пример был, конечно, упрощённым, но наглядным и доходчивым. Через минуту Галль уже серьёзно и глубоко анализировал известные из истории во­енные операции на море. Говоря о Порт-Артуре, подчер­кивал: не следует удивляться тому, что враг напал без объявления войны, — на то он и враг. Наивно было бы сетовать на его вероломство. Удивляться надо, скорее, на­шему командованию, беспечно подставившему флот под удар.

Воспоминания юности потянули за собой пережитое в Картахене, где, случалось, бомбы начинали рваться раньше, чем раздавался сигнал воздушной тревоги.

Вспоминалось напряжение, владевшее нами в дни Хасанских событий, когда мы ждали удара японской авиации по Владивостоку…

Мои размышления прервал заместитель начальника Главного морского штаба В.А. Алафузов. Как всегда, он пришёл с вечерним докладом. Обстановка как будто не изменилась: по-прежнему была очень беспокойной на Балтике, на Чёрном море — спокойнее; на Севере не про­исходило ничего особенного…

Снова оставшись один, я позвонил Наркому обороны.

— Нарком выехал, — сказали мне.

Начальника Генерального штаба тоже не оказалось на месте. Решил связаться с флотами. Поговорил сначала с командующим Балтийским флотом В.Ф. Трибуцем, затем с начальником штаба Черноморского флота И.Д. Елисее­вым, с командующим на Севере А.Г. Головко. Все были на местах, всё как будто в порядке. Командные пункты раз­вернуты, флоты уже в течение двух дней поддерживают оперативную готовность № 2. На берег отпущено лишь ог­раниченное число краснофлотцев и командиров. В Сева­стополе, в Доме флота, идёт концерт, но в штабах и на командных пунктах работа не ослабевает. Бдительно сле­дят за обстановкой, докладывают обо всём замеченном наблюдатели. Так, дежурный по штабу Черноморского флота подметил, что немецкие транспорты, которые обыч­но в эти часы находились в море, вдруг исчезли, укры­лись в болгарских и румынских портах.

С некоторым облегчением я подумал: раз командую­щие на местах, они сумеют, если понадобится, быстро сориентироваться. Нарком обороны и Генеральный штаб из наших оперсводок знают, что флоты приведены в по­вышенную готовность,

В 20.00 пришёл М.А. Воронцов, только что прибыв­ший из Берлина. Недавно мы с ним вспомнили подроб­ности этой встречи.

В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повто­рил: нападения надо ждать с часу на час.

— Так что же всё это означает? — спросил я его в упор.

— Это война! — ответил он без колебаний.

Едва ушёл Воронцов, явился адмирал Л.М. Галлер. Он тоже не уехал домой.

Уже около года Л.М. Галлер занимался судостроени­ем. Он завёл разговор о каком-то документе, касавшемся приёма кораблей. Дело было неспешное и не бог весть какое крупное. Я понимал, что Льва Михайловича приве­ло не это. Заговорил о напряженной обстановке, о готов­ности флотов.

— «Октябрьская революция» всё еще в Таллине и на открытом рейде, — осторожно напомнил он.

За этим стоял невысказанный вопрос: всё ли сделано, чтобы обеспечить безопасность линкора?

Мы поговорили о положении на Балтике, особенно в Либаве — она беспокоила меня более других баз.

Около десяти вечера Лев Михайлович ушёл из моего кабинета. Ещё не стемнело, как вдруг поднялся ветер, зак­рутил воронками пыль на улице, стал трепать гардины на открытых окнах. Разразилась гроза, хлынул короткий, но сильный дождь, разгоняя весёлую толпу гуляющих.

Я успел выслушать ещё один, внеочередной доклад В.А. Алафузова. С флотов поступали всё новые донесе­ния о неизвестных кораблях, появляющихся вблизи наших берегов, о нарушениях воздушного пространства.

Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С.К. Тимошенко:

— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне.

Быстро сложил в папку последние данные о поло­жении на флотах и позвав Алафузова, пошёл вместе с ним. Владимир Антонович захватил с собой карты. Мы рассчитывали доложить обстановку на морях. Я видел, что Алафузов оглядывает свой белый китель, должно быть, считал неудобным в таком виде идти к Наркому обороны.

— Надо бы надеть поновее, — пошутил он. Но време­ни на переодевание не оставалось.

Наши наркоматы были расположены по соседству. Мы вышли на улицу. Дождь кончился, по тротуару снова прогуливались парочки, где-то совсем близко танцевали, и звуки патефона вырывались из открытого окна. Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С.К. Тимошенко.

Маршал, шагая по комнате, диктовал. Было всё ещё жарко. Генерал армии Г.К. Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, Нар­ком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго.

Начальник Генерального штаба Г.К. Жуков и нарком обороны С.К. Тимошенко, 1941 г.
Начальник Генерального штаба Г.К. Жуков и нарком обороны С.К. Тимошенко, 1941 г.

Семён Константинович заметил нас, остановился. Ко­ротко, не называя источников, сказал, что считается воз­можным нападение Германии на нашу страну.

Жуков встал и показал нам телеграмму, которую ,он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной — на трёх листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае, нападе­ния гитлеровской Германии.

Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась.

Пробежав текст телеграммы, я спросил:

— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?      

— Разрешено.

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмира­лу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался ещё на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!..

Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В. Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, всё это произошло при­мерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю.

Не так давно мне довелось слышать от генерала ар­мии И.Б. Тюленева — в то время он командовал Москов­ским военным округом, — что 21 июня около 2 часов дня ему позвонил И.В. Сталин и потребовал повысить бое­вую готовность ПВО.

Это ещё раз подтверждает: во второй половине дня 21 июня И.В. Сталин признал столкновение с Германией если не неизбежным, то весьма и весьма вероятным. Это подтверждает и то, что в тот вечер к И.В. Сталину бы­ли вызваны московские руководители А.С. Щербаков и В.П. Пронин. По словам Василия Прохоровича Пронина, Сталин приказал в эту субботу задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город. «Возможно нападение немцев», — предупредил он.

В наркомате мне доложили: экстренный приказ уже передан. Он совсем короток — сигнал, по которому на ме­стах знают, что делать. Всё же для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого. Берусь за телефон­ную трубку. Первый звонок на Балтику — В.Ф. Трибуцу:

— Не дожидаясь получения телеграммы, которая вам уже послана, переводите флот на оперативную готовность номер один — боевую. Повторяю еще раз — боевую.

Он, видно, ждал моего звонка. Только задал вопрос:

— Разрешается ли открывать огонь в случае явного нападения на корабли или базы?

Сколько раз моряков одергивали за «излишнюю ре­тивость», и вот оно: можно ли стрелять по врагу? Мож­но и нужно!

Командующего Северным флотом А.Г. Головко тоже застаю на месте. Его ближайший сосед — Финляндия. Что она будет делать, если нападёт Германия на нас? Есть не­мало оснований считать, что присоединится к фашистам. Но сказать что-либо наверняка было ещё нельзя.

— Как вести себя с финнами? — спрашивает Арсений Григорьевич. — От них летают немецкие самолеты к Полярному.

— По нарушителям нашего воздушного пространства открывайте огонь.

— Разрешите отдать приказания?

— Добро.

В Севастополе на проводе начальник штаба И.Д. Ели­сеев.

— Вы ещё не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность?

— Нет, — отвечает Иван Дмитриевич.

Повторяю ему то, что приказал Трибуцу и Головко.

— Действуйте без промедления! Доложите командую­щему.

Ни он, ни я ещё не знали в ту минуту, что от первого столкновения с врагом Севастополь отделяло менее трёх часов.

После разговора с флотами сложилась уверенность, что машина завертелась. Снова заглянул Л.М. Галлер. «Что нового?» — читаю на его лице. Рассказываю об ука­заниях, полученных от Наркома обороны. Меня больше всего тревожило положение на Балтике, а Лев Михайло­вич — старый балтиец. Обсуждаем с ним, в каком состоя­нии там наши силы, смотрим карту…

В те минуты, как теперь известно, на вражеских аэро­дромах возле границы уже подвешивали бомбы к само­лётам, пришли в движение фашистские танки и корабли, чтобы нанести первый удар. А мы ещё думали: «Неуже­ли война?». Где-то внутри продолжала теплиться слабая надежда: может быть, обойдётся? Не обошлось. Очень скоро нам предстояло в том убедиться. Но пока для меня наступило время томительного ожидания. На флотах зна­ли, что следует предпринять. Меры на чрезвычайный слу­чай были точно определены и отработаны.

Я мысленно представлял себе, как приказ о фактичес­кой готовности № 1 уже передан на флоты и флотилии, дальше — в базы, соединения, и сейчас люди трудятся молчаливо и напряженно, отдавая себе отчёт в цене каж­дой минуты. Я удерживал себя от того, чтобы снова снять трубку. Пожалуй, генерал Мольтке был прав, говоря, что, отдав приказ о мобилизации, можно идти спать. Теперь машина работала уже сама. Лишние приказы могут толь­ко помещать.

Как развивались события в ту ночь на флотах, я уз­нал позднее. Мой телефонный разговор с В.Ф. Трибуцем закончился в 23 часа 35 минут. В журнале боевых дей­ствий Балтийского флота записано: «23 часа 37 минут. Объявлена оперативная готовность № 1». Люди были на месте: флот находился в повышенной готовности с 19 июня. Понадобилось лишь две минуты, чтобы началась фактиче­ская подготовка к отражению удара врага.

Северный флот принял телеграмму-приказ в 00 часов 56 минут 22 июня. Через несколько часов мы получили донесение командующего А.Г. Головко: «Северный флот 04 часа 25 минут перешел на оперативную готовность № 1».

Значит, за это время приказ не только дошёл до баз, аэродромов, кораблей и береговых батарей — они уже успели подготовиться к отражению удара.

Хорошо, что ещё рано вечером — около 18 часов — я заставил командующих принять дополнительные меры. Они связались с подчинёнными, предупредили, что надо быть начеку. В Таллине, Либаве и на полуострове Ханко, в Севастополе и Одессе, Измаиле и Пинске, в Полярном и на полуострове Рыбачий командиры баз, гарнизонов, кораблей и частей в тот субботний вечер забыли об от­дыхе в кругу семьи, об охоте и рыбной ловле. Все были в своих гарнизонах и командах. Потому и смогли при­ступить к действию немедленно.

Прошло лишь двадцать минут после моего разговора с вице-адмиралом Трибуцем — телеграмма ещё не дошла до Таллина, — а оперативная готовность № 1 была объяв­лена уже на Ханко, в Прибалтийской базе и в других ме­стах. Об этом опять же свидетельствуют записи в журна­лах боевых действий:

«Частям сектора береговой обороны Либавской и Виндавской военно-морских баз объявлена готовность № 1».

В 02 часа 40 минут все корабли и части флота уже были фактически в полной боевой готовности. Никто не оказался застигнутым врасплох.

Позади были недели и месяцы напряженной, кропотливой, иногда надоедливой работы, тренировок, под­счётов и проверок. Позади были бессонные ночи, неприятные разговоры, быть может, взыскания, наложенные за медлительность, когда людей поднимали по тревоге. Многое было позади, но все труды, потраченное время и нервы — всё было оправдано сторицей в минуты, когда флоты уверенно, слаженно и без проволочек изготови­лись к встрече врага.

Первым принял удар на себя Севастополь. Пускай другие вступили в бой лишь на час-другой позднее, но они уже знали: враг напал на нашу Родину, война нача­лась! Севастополь встретил нападение подготовленным. Командованию флота пришлось самому принять решение об открытии огня. Стоит ещё раз напомнить о том, как драматична была обстановка в ту ночь и какое внутрен­нее торможение, колебание, неуверенность должны были преодолеть в себе люди, прежде чем твердо и мужествен­но отдать такой приказ.

Впоследствии мне рассказывали, что в ту субботу, как и в предыдущие дни, корабли стояли в Севастопольской бухте рассредоточенно, с оружием, готовым к действию. Они были затемнены, и с берега нельзя было различить их силуэты на черной воде. Но город вечером 21 июня еще сверкал огнями. Бульвары и сады переполнила празднич­ная нарядная публика. «Казалось, ничто не предвещало трагических событий» — так написал об этом вечере Н.Т. Рыбалко, бывший в те часы оперативным дежурным по штабу Черноморского флота.

Около 23 часов в комнату оперативного дежурно­го заглянул начальник штаба флота контр-адмирал И.Д. Елисеев.

— На несколько минут отлучусь домой, — сказал он.

Н.Т. Рыбалко вновь увидел контр-адмирала меньше чем через два часа, когда тот быстро вошёл в комнату де­журного, держа в руках телеграмму.

«Я её помню дословно, — пишет Н.Т. Рыбалко, — только не ручаюсь за то, в каком порядке были перечис­лены флоты». Вот эта телеграмма: «СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ (Пинская военная флотилия), ДВФ (Дунайская военная флотилия). Оперативная готовность № 1 немедленно. Куз­нецов».

Сразу же главной базе был дан сигнал «Большой сбор». И город огласился рёвом сирен, сигнальными выс­трелами батарей. Заговорили рупоры городской радиотрансляционной сети, передавая сигнал тревоги. На ули­цах появились моряки, они бежали к своим кораблям.

А вот что пишет в своих воспоминаниях адмирал И.Д. Елисеев:

«Учитывая тревожную обстановку, мы договорились, чтобы в штабе флота ночью обязательно присутствовал кто-нибудь из старших начальников, облечённый правом в случае необходимости принимать ответственные ре­шения.

В ночь на 22 июня на такое дежурство заступил я, начальник штаба. Такова уж традиция на флоте: самым ответственным считается дежурство с субботы на воскресенье.

В 01:03 поступила телеграмма из Москвы. Через две минуты она уже лежала у меня на столе. Вскоре теле­грамма была вручена прибывшему командующему флотом. Это был приказ Наркома ВМФ о переводе флота на оперативную готовность № 1. Немедленно привели в действие заранее отработанную систему оповещения. Предус­матривалось два способа вызова личного состава: через оповестителей (скрытно) и по тревоге. Сначала я прика­зал использовать первый способ. Но в штаб стали посту­пать сообщения, что переход на повышенную готовность осуществляется недостаточно быстро. Тогда я приказал сыграть базовую тревогу.

Оперативная готовность № 1 была объявлена по фло­ту в 01:15 22 июня 1941 года».

Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб, с недоумением спрашивали:

— Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учения. Дали бы лю­дям немного отдохнуть.

— Надо затемниться немедленно, — отвечали из штаба.

Последовало распоряжение выключить рубильники электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в насту­пившей мгле особенно яркие. Связь с маяком оказалась нарушенной, может быть, это сделал диверсант. Посыль­ный на мотоцикле помчался к маяку через тёмный город.

В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие непри­косновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохра­нительные чеки со своих пушек. В темноте двигались по бухтам катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и всё необходимое для боя. На береговых бата­реях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнём развертывание флота.

В штабе торопливо записывали донесения о перехо­де на боевую готовность с Дунайской военной флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей.

«Примерно к 02 часам 00 минутам 22 июня весь флот находился в готовности», — записано у Н.Т. Рыбалко.

Около 3 часов дежурному сообщили, что посты СНИС (служба наблюдения и связи) и ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение и связь) слышат шум авиационных моторов. Рыбалко докладывает об этом И.Д. Елисееву.

— Открывать ли огонь по неизвестным самолётам? — звонит начальник ПВО полковник Жилин.

— Доложите командующему, — отвечает начальник штаба.

Рыбалко докладывает комфлоту. И тут у них проис­ходит разговор, который воспроизвожу по записи дежур­ного.

Ф.С. Октябрьский: Есть ли наши самолёты в воздухе?

Н.Т. Рыбалко: Наших самолётов нет.

Ф.С. Октябрьский: Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолёт, вы завтра будете расстреляны.

Н.Т. Рыбалко: Товарищ командующий, как быть с от­крытием огня?

Ф.С. Октябрьский: Действуйте по инструкции.

Я дословно привожу записи Н.Т. Рыбалко не для того только, чтобы дать характеристику людям. Хочется пояснить, как было трудно принимать первые решения, означавшие переход от мирного времени к войне. Ведь дело касалось Севастополя — главной военно-морской базы Черноморского флота. Отдать здесь приказ об от­крытии огня всей системой ПВО по неизвестным ещё в те минуты самолётам далеко не равнозначно открытию огня на какой-либо пограничной заставе, привыкшей ко всяким инцидентам. На командовании лежала большая ответственность: с одной стороны, не пропустить безнака­занно врага, а с другой — не вызвать нежелательного ос­ложнения. Несколько позже, когда все флоты получили прямое разъяснение, что война началась, сомнения и ко­лебания отпали.

Естественно, такой ответ не мог удовлетворить дежур­ного Н.Т. Рыбалко, и он обратился к стоявшему рядом с ним начальнику штаба флота И.Д. Елисееву:

— Что ответить полковнику Жилину?

— Передайте приказание открыть огонь, — решительно сказал И.Д. Елисеев.

— Открыть огонь! — скомандовал Н.Т. Рыбалко начальнику ПВО. Но и полковник Жилин хорошо пони­мал весь риск, связанный с этим.

— Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание. Я записываю его в журнал боевых дей­ствий, — ответил он, вместо того чтобы произнести ко­роткое флотское «есть!».

— Записывайте куда хотите, но открывайте огонь по самолетам! — уже почти кричит, начиная нервничать, Ры­балко.

3 часа 07 минут. Немецкие самолеты подходили к Се­вастополю крадучись, на небольшой высоте. Вдруг сразу вспыхнули прожекторы, яркие лучи стали шарить по небу. Заговорили зенитные орудия береговых батарей и кораблей. Несколько самолетов загорелись и начали па­дать. Другие торопились сбросить свой груз.

У них была задача заблокировать корабли в бухтах Севастополя, не дать им возможности выйти в море. Противнику это не удалось. Мины упали не на фарватер, а на берег. Часть попала в город и взорвалась там, разру­шая дома, вызывая пожары и убивая людей.

Мины спускались на парашютах, и многие жители ду­мали, что это выбрасывается воздушный десант. В темноте принять мины за солдат было не мудрено. Невооруженные севастопольцы, женщины и даже дети бросились к месту приземления, чтобы схватить фашистов. Но мины взрыва­лись, и число жертв росло. Однако налёт был отбит, и рас­свет 22 июня Севастополь встретил во всеоружии, ощети­нившись орудиями, которые смотрели в небо и в море.

В Москве рассвет наступил несколько раньше. В 3 часа было уже всё видно. Я прилег на диван, пытаясь предста­вить себе, что происходит на флотах. Глуховатый звонок телефона поднял меня на ноги.

— Докладывает командующий Черноморским флотом.

По необычайно взволнованному голосу вице-адмира­ла Ф.С. Октябрьского уже понимаю — случилось что-то из ряда вон выходящее.

— На Севастополь совершён воздушный налёт. Зе­нитная артиллерия отражает нападение самолётов. Несколько бомб упало на город…

Смотрю на часы. 3 часа 15 минут. Вот когда началось… У меня уже нет сомнений — война!

Сразу снимаю трубку, набираю номер кабинета И.В. Сталина. Отвечает дежурный:

— Товарища Сталина нет, и где он, мне неизвестно.

— У меня сообщение исключительной важности, которое я обязан немедленно передать лично товарищу Сталину, — пытаюсь убедить дежурного.

— Не могу ничем помочь, — спокойно отвечает он и вешает трубку.

А я не выпускаю трубку из рук. Звоню маршалу С.К. Тимошенко. Повторяю слово в слово то, что доложил вице-адмирал Октябрьский.

— Вы меня слышите?

— Да, слышу.

В голосе Семена Константиновича не звучит и тени сомнения, он не переспрашивает меня. Возможно, не я первый сообщил ему эту новость. Он мог получить по­добные сведения и от командования округов. Говорить Наркому обороны о положении на флотах об их готов­ности сейчас не время. У него хватает своих дел.

Ещё несколько минут не отхожу от телефона, снова по разным номерам звоню И.В. Сталину, пытаюсь добить­ся личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звоню дежурному:

— Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолёты бомбят Севастополь. Это же война!

— Доложу, кому следует, — отвечает дежурный. Че­рез несколько минут слышу звонок. В трубке звучит не­довольный, какой-то раздраженный голос:

— Вы понимаете, что докладываете? — Это Г.М. Маленков.

— Понимаю и докладываю со всей ответственностью: началась война.

Казалось, что тут тратить время на разговоры! Надо действовать немедленно: война уже началась!

Г.Н.Маленков вешает трубку. Он, видимо, не поверил мне. Кто-то из Кремля звонил в Севастополь, перепроверял моё сообщение.

Я на свою ответственность приказал передать флотам официальное извещение о начале войны и об отражении ударов противника всеми средствами. На основании этого Военный совет Балтийского флота, например, уже в 5 часов 17 минут 22 июня объявил по флоту: «Германия начала нападение на наши базы и порты. Силой оружия отражать всякую попытку нападения противника».

В тот момент, конечно, следовало уже не только «отражать попытки нападения», а наносить ответные удары по врагу. Но флот не мог этого делать один, нужны были согласованные планы, единое руководство в масштабе всех Вооруженных Сил.

Н.Г. Кузнецов

Главный морской штаб передал ещё один приказ флотам: «Немедленно начать постановку минных заграждений по плану прикрытия». Помнится, балтийцы просили это ещё раньше, когда перешли на готовность № 2, т.е. 19 июня. Но я не мог такого позволить – это выходило за рамки моих прав. Поэтому на Балтике этот приказ получили в 6 часов 30 минут 22 июня. Балтийский морской театр беспокоил нас больше всех других, и мы хотели наверстать упущенное время. Затем было дано дополнительное приказание: «Ставить мины круглосуточно, использовать всё, что можно: эсминцы и другие корабли». Помнится, Л.М. Галлер лично звонил в Таллин и просил ускорить эту операцию: ведь нужно было выставить несколько тысяч мин. Командующий эскадрой контр-адмирал Д.Д. Вдовиченко вышел с отрядом прикрывать операцию.

Литература:

Н.Г.Кузнецов. Накануне.- М.: ООО «Издательство АСТ», СПб, 2003

Оцените статью
( 1 оценка, среднее 5 из 5 )
Поделиться с друзьями
Русская DARPA
Коментарии

  1. Флорентин

    Опросом высшего командования занималась группа под руководством генерал-полковника Покровского. Ее создали в 1952 году для разработки описания Великой Отечественной войны. Эксперты попросили военачальников ответить, получили ли войска план обороны, сколько частей было развернуто на границе и привели ли их в боевую готовность 22 июня. Также командующие рассказали о первых сражениях с немецкими войсками.

    Ответить